Литература и библиотековедение
Убив жену из ревности Александр Петрович сам признался в убийстве а отбыв каторгу оборвал все связи с родственниками и остался на поселении в сибирском городе К. Сироткин бывший рекрут 23 года попавший на каторгу за убийство командира. Алей дагестанец 22 года попавший на каторгу со старшими братьями за нападение на армянского купца.
8. «Записки из мертвого дома» Ф.М.Достоевского. Композиция, система персонажей, образ мертвого дома.
Впервые печатались в газете "Русский мир". Полностью впервые опубликованы в журнале "Время", апрель. Произведение Фёдора Достоевского , состоящее из одноимённой повести в двух частях, а также нескольких рассказов. Создано под впечатлением от заключения в Омском остроге в 18501854 гг.
В «Записках из Мертвого дома» отражены впечатления пережитого и увиденного Достоевским на каторге в Сибири, в омском остроге, где он провел четыре года, осужденный по делу петрашевцев. Преследуя цель полного разобщения петрашевцев, царское правительство распределяло их среди уголовных преступников. Это было, конечно, особенно тяжело для писателя, но вместе с тем невольно столкнуло его с народной массой. Уже в первом по выходе из острога письме к брату Михаилу от 30 января 22 февраля 1854 г. Достоевский писал: «Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его. Как книга о русском народе «Записки из Мертвого дома» связаны преемственно с многочисленными повестями и очерками из народного быта, печатавшимися в 18401850-х годах на страницах «Современника», «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения». Но в первую очередь Достоевский опирался на богатейший опыт собственных наблюдений. Замысел книги возник, по-видимому, еще на каторге. Лишь в 1859 г., после завершения «Дядюшкиного сна» и «Села Степанчикова» , замысел «Записок» окончательно созрел.
Повествование ведётся от лица главного героя, Александра Петровича Горянчикова, дворянина, оказавшегося на каторге сроком на 10 лет за убийство жены. Убив жену из ревности, Александр Петрович сам признался в убийстве, а отбыв каторгу , оборвал все связи с родственниками и остался на поселении в сибирском городе К., ведя замкнутый образ жизни и зарабатывая на жизнь репетиторством. Одним из немногих его развлечений остаётся чтение и литературные зарисовки о каторге . Собственно «заживо Мёртвым домом», давшим название повести, автор называет острог , где каторжане отбывают заключение, а свои записи «Сцены из мёртвого дома».
Персонажи
Горянчиков Александр Петрович главный герой повести, от лица которого ведётся рассказ.
Аким Акимыч один из четырёх бывших дворян , товарищ Горянчикова, старший арестант по казарме. Осуждён на 12 лет за расстрел кавказского князька, зажёгшего его крепость. Крайне педантичный и до глупости благонравный человек.
Газин каторжник- целовальник , торговец вином, татарин, самый сильный каторжанин в остроге . Славился тем, что совершал преступления, убивая маленьких невинных детей, наслаждаясь их страхом и мучениями.
Сироткин бывший рекрут , 23 года, попавший на каторгу за убийство командира.
Дутов бывший солдат, бросившийся на караульного офицера, чтобы отдалить наказание (прогон сквозь строй) и получивший ещё больший срок.
Орлов убийца, обладающий сильной волей, совершенно бесстрашный перед наказаниями и испытаниями.
Нурра горец, лезгин, весёлый, нетерпимый к воровству, пьянству, набожен, любимец каторжан.
Алей дагестанец, 22 года, попавший на каторгу со старшими братьями за нападение на армянского купца. Сосед по нарам Горянчикова, близко сошедшегося с ним и научившего Алея читать и писать по-русски.
Исай Фомич еврей, попавший на каторгу за убийство. Ростовщик и ювелир. Был в дружеских отношениях с Горянчиковым.
Осип контрабандист , возводивший контрабанду в ранг искусства, в остроге проносил вино. Панически боялся наказаний и много раз зарекался заниматься проносом, однако всё равно срывался. Большую часть времени работал поваром, за деньги арестантов готовя отдельную (не казённую) еду (в том числе и Горянчикову).
Сушилов арестант, поменявшийся именем на этапе с другим заключённым: за рубль серебром и красную рубаху сменивший поселение на вечную каторгу . Прислуживал Горянчикову.
А-в один из четырёх дворян . Получил 10 лет каторги за ложный донос, на котором хотел заработать денег. Каторга не привела его к раскаянию, а развратила, превратив в доносчика и подлеца. Автор использует этого персонажа для изображения полного морального падения человека. Один из участников побега.
Настасья Ивановна вдова, бескорыстно заботящаяся об каторжанах.
Петров бывший солдат, попал на каторгу, заколов полковника на ученьях, за то, что тот его несправедливо ударил. Характеризуется как самый решительный каторжанин. Симпатизировал Горянчикову, но относился к нему как к несамостоятельному человеку, диковинке острога .
Баклушин попал на каторгу за убийство немца, сосватавшего его невесту. Организатор театра в остроге .
Лучка украинец, попал на каторгу за убийство шести человек, уже в заключении убил начальника тюрьмы.
Устьянцев бывший солдат; чтобы избежать наказания, выпил вина, настоянного на табаке, чтобы вызывать чахотку , от которой впоследствии скончался.
Михайлов каторжанин, умерший в военном госпитале от чахотки .
Жеребятников поручик , экзекутор с садистскими наклонностями.
Смекалов поручик , экзекутор, имевший популярность среди каторжан.
Шишков арестант, попавший на каторгу за убийство жены (рассказ «Акулькин муж»).
Куликов цыган, конокрад, острожный ветеринар . Один из участников побега.
Елкин сибиряк, попавший в каторгу за фальшивомонетничество . Острожный ветеринар , быстро отобравший у Куликова его практику.
В повести фигурирует безымянный четвёртый дворянин, легкомысленный, взбалмошный, нерассудительный и нежестокий человек, ложно обвинённый в убийстве отца, оправданный и освобождённый от каторги лишь через десять лет. Прототип Дмитрия из романа Братья Карамазовы .
Мёртвый дом
крепкие ворота, охраняемые часовыми, особенный мир, со своими законами, одеждой, нравами и обычаями; две длинные одноэтажные казармы для арестантов. На ночь нас запирали в казарме, длинной и душной комнате, освещённой сальными свечами. Зимой запирали рано, и в казарме часа четыре стоял гам, хохот, ругательства и звон цепей. Постоянно в остроге находилось человек 250. Каждая полоса России имела тут своих представителей.
Большая часть арестантов ссыльно-каторжные гражданского разряда, преступники, лишённые всяких прав, с заклеймёнными лицами. Они присылались на сроки от 8 до 12 лет, а потом рассылались по Сибири на поселение. Преступники военного разряда присылались на короткие сроки, а потом возвращались туда, откуда пришли. Многие из них возвращались в острог за повторные преступления. Этот разряд назывался «всегдашним». В «особое отделение» преступники присылались со всей Руси. Они не знали своего срока и работали больше остальных каторжников.
По казармам велись бесконечные сплетни и интриги, но против внутренних уставов острога никто не смел восставать. Сильные люди в ссоры не вступали, были рассудительны и послушны, это было выгодно.
Каторжную работу ненавидели. Многие в остроге имели своё собственное дело, без которого не смогли бы выжить. Арестантам запрещалось иметь инструменты, но начальство смотрело на это сквозь пальцы. Тут встречались всевозможные ремёсла. Заказы работ добывались из города.
Деньги и табак спасали от цинги, а работа спасала от преступлений. Несмотря на это, и работа и деньги запрещались. По ночам производились обыски, отбиралось всё запрещённое, поэтому деньги сразу пропивались.
Тот, кто ничего не умел, становился перекупщиком или ростовщиком. Под залог принимались даже казённые вещи. Почти у каждого был сундук с замком, но это не спасало от воровства. Были и целовальники, торговавшие вином. Бывшие контрабандисты быстро находили применение своему мастерству. Был ещё один постоянный доход, подаяние, которое всегда делилось поровну.
А также другие работы, которые могут Вас заинтересовать |
|||
| 81611. | Наивный реализм в повседневной жизни и его роль в изучении социальных конфликтов и непонимания | 42.7 KB | |
| Изучение и выявление возможных причин производственных несчастных случаев профессиональных заболеваний аварий взрывов пожаров и разработка мероприятий и требований направленных на устранение этих причин позволяют создать безопасные и благоприятные условия для труда человека. | |||
| 81612. | Форми мислення та його різновиди | 33.35 KB | |
| У процесі відчуття і сприйняття людина пізнає навколишній світ у результаті безпосереднього, чуттєвого його відображення. Проте внутрішні закономірності, сутність речей не можуть відбитися в нашій свідомості безпосередньо. Жодна закономірність не може бути сприйнята безпосередньо органами почуттів. | |||
| 81613. | Президент МОК – П’єр де Кубертен | 39.17 KB | |
| Дитинство провів у маєтку матері стародавньому замку Мервіль біля Гавра. Любив читати, слухати музику. Зненацька для рідних романтично набудований юнак після закінчення коледжу виявив характер і замість знаменитої військової академії Сен-Сір надійшов на філософський факультет Сорбони. | |||
| 81614. | Закаливание организма | 33.76 KB | |
| Закаливание - это система гигиенических мероприятий, направленных на повышение устойчивости организма к неблагоприятным воздействиям различных метеорологических факторов (холода, тепла, солнечной радиации, пониженного атмосферного давления). | |||
| 81615. | Стратегия развития Калининградской области до 2020 года | 56.38 KB | |
| Целью исследования является выявление основных итогов, к которым придет регион в процессе реализации стратегии. Цель исследования обусловила постановку следующих задач: Проанализировать основные отрасли исследуемого региона. Изучить приоритетные направления и стратегические цели развития. | |||
| 81616. | Международная Амнистия | 38.87 KB | |
| «Международная амнистия» международная неправительственная организация, которая ставит своей целью «предпринимать исследования и действия, направленные на предупреждение и прекращение нарушений прав на физическую и психологическую неприкосновенность, на свободу совести... | |||
| 81617. | Античная философия как основа европейской культуры | 73.09 KB | |
| Античная философия являет собой последовательно развивавшуюся философскую мысль и охватывает период свыше тысячи лет. Несмотря на все разнообразие воззрений мыслителей этого периода, античная философия вместе с тем есть нечто единое, неповторимо оригинальное и чрезвычайно поучительное. | |||
| 81618. | Понятие марксистской социологии. Диалектический материализм и социология | 36.17 KB | |
| Карл Маркс родился 5 мая 1818 г. в немецком городе Трире в семье адвоката, воспитывался в культурной, доброжелательной среде. Он получил юридическое образование сначала в Боннском, а затем в Берлинском университетах. Вся его жизнь и жизнь близких ему людей была подчинена научному творчеству и революционно-практической деятельности. | |||
| 81619. | Тактики речевого поведения | 52.18 KB | |
| В соответствии с этим специалисты по теории речевой деятельности психолингвисты определяют речевую деятельность как мотивированное определяемое целями сознательное речевое проявление а речевое поведение как лишенное осознанной мотивировки автоматизированное стереотипное речевое проявление.. | |||
Обдумывает книгу о «Мёртвом доме» сразу же по выходе из каторги и в это же время, по-видимому, пишет отдельные главы. Сохранилась «Сибирская тетрадь» Достоевского, которая содержит множество народных выражений, поговорок, впоследствии использованных в «Записках из Мёртвого дома» и других произведениях писателя. Из рассказов, записанных П. К. Мартьяновым, следует, что Достоевский работал над «Мёртвым домом» еще в остроге: «Записки из Мёртвого дома», – как рассказывал одному из юношей И. И. Троицкий [старший врач госпиталя], – начал писать Достоевский в госпитале, с его разрешения, так как арестантам никаких письменных принадлежностей без разрешения начальства иметь было нельзя, а первые главы их долгое время находились на хранении у старшего госпитального фельдшера» («Исторический вестник», 1895, № 11, стр. 452). Непосредственным свидетелем работы писателя над «Записками» был семипалатинский друг Достоевского А. Е. Врангель: «Мне первому выпало счастье видеть Ф. М. в эти минуты его творчества» («Воспоминания о Достоевском в Сибири», 1912, стр. 70).
Первое подробное письмо к брату, Михаилу Достоевскому, от 22 февраля 1854 года служит как бы наброском к «Запискам из Мёртвого дома», почти текстуально предвосхищая отдельные места будущей повести: «Вы, дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был, народ мучил, а теперь хуже последнего наш брат стал» – вот тема, которая разыгрывалась четыре года». С особенным волнением пишет Достоевский о том впечатлении, которое произвел на него характер простого русского народа: «Поверишь ли: есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото».
Ф. М. Достоевский. Записки из мертвого дома (часть 1). Аудиокнига
Через пять лет, 11 октября 1859 года, уже из Твери , Достоевский впервые сообщает брату о намерении опубликовать«Записки из Мёртвого дома». Сам писатель прекрасно понимал значение своего нового произведения и не сомневался в его будущем успехе: «Не думай, милый Миша, что я задрал нос или чванюсь с моим «Мёртвым домом», что прошу 200 р. Совсем нет; но я очень хорошо понимаю любопытство и значение статьи и своего терять не хочу».
Отношение читателей и критики к «Запискам из Мёртвого дома» было по преимуществу сочувственным и даже восторженным. В конце декабря 1861 года Тургенев писал Достоевскому из Парижа: «Очень Вам благодарен за присылку двух номеров «Времени», которые я читаю с большим удовольствием. Особенно – Ваши «Записки из Мёртвого дома». Картина бани просто дантовская – и в Ваших характеристиках разных лиц (напр., Петров) – много тонкой и верной психологии» («Ф. М. Достоевский и И. С. Тургенев, Переписка», «Academia», 1928, стр. 30).
Известный отзыв об этой книге принадлежит Герцену , который немало способствовал ее распространению за рубежом: «Не следует забывать, кроме того, что эта эпоха [общественного подъема перед реформами 60-х годов]оставила нам одну страшную книгу, своего рода carmen horrendum , которая всегда будет красоваться над выходом из мрачного царствования Николая, как известная надпись Данте над входом в ад : это – «Мёртвый дом» Достоевского, страшное повествование, относительно которого автор, вероятно, и сам не подозревал, что, очерчивая своей закованной в кандалы рукой фигуры своих сотоварищей-каторжников, он создавал из нравов одной сибирской тюрьмы фрески à la Буонарроти ».
«Записки из Мёртвого дома» принесли Достоевскому всемирную известность.
Они впервые печатались в газете «Русский мир», в № 67 от 1 сентября 1860 года опубликовано введение и I глава. Хотя в № 69 от 7 сентября было объявлено о продолжении «Записок» в ближайших номерах, оно не последовало. Печатание возобновилось лишь в 1861 году. В № 1 от 4 января под заголовком «Записки из Мёртвого дома (О каторге)» было вновь напечатано введение и I глава, а также глава II. Затем появились главы III (№ 3, 11 января 1861 г.) и IV (№ 7, 25 января 1861 г.). В конце IV главы было объявлено: «Продолжение впредь», но на этом печатание «Записок» в «Русском мире» закончилось. Публикация второй главы в «Русском мире» вызвала некоторые затруднения: председатель петербургского Цензурного комитета считал, что Достоевский не показал ужасов каторги, и у читателя может создаться превратное впечатление о каторге, как о слабом наказании для преступника. В связи с этим Достоевский написал небольшое дополнение к главе, которое, по его словам, «совершенно парализирует собою впечатление, производимое статьею в прежнем ее виде, без малейшего нарушения, впрочем, истины предмета». Далее Достоевский разъяснял: «Если причиной недопущения статьи к печати могло служить опасение за впечатление, ведущее к превратному понятию в народе о каторжной жизни, то теперь статья эта имеет целью произвести то впечатление, что, несмотря ни на какие облегчения участи каторжных со стороны правительства, – каторга не перестанет быть нравственной мукой, невольно и неизбежно карающей преступление». В отрывке, вновь написанном Достоевским, была еще раз сформулирована одна из основных мыслей всей книги: о том, что самая страшная мука заключается в лишении человека свободы и гражданских прав. Достоевский так и начинал: «Одним словом, полная страшная, настоящая мука царила в остроге безвыходно» Отрывок этот напечатан не был, так как Главное управление по делам печати разрешило публиковать вторую главу без дополнений. Он был опубликован лишь в 1922 году в сборнике «Достоевский. Статьи и материалы», под ред. А. С. Долинина, т. I.
Полностью текст «Записок из Мёртвого дома» впервые был напечатан в журнале «Время». В апрельской книжке за 1861 год появились первые четыре главы со следующим примечанием от редакции «Перепечатываем из «Русского мира» эти четыре главы, служащие как бы введением в «Записки из Мёртвого дома», для тех наших читателей, которые еще незнакомы с этим произведением. К продолжению этих записок мы приступим немедленно по окончании романа «Униженные и оскорбленные».
Продолжение «Записок из Мёртвого дома» печаталось в 1861 году (сентябрь, октябрь, ноябрь) и в 1862 году (январь, февраль, март, май, декабрь). В майской книжке «Времени» 1862 года глава VIII второй части («Товарищи») не была напечатана в связи с цензурным запрещением. После VII главы шла цифра VIII и под ней три строки точек, а затем главы IX и X. VIII глава появилась лишь в декабрьском номере. Поскольку разрешения цензуры на опубликование главы «Товарищи» Достоевский добился только в конце года, VIII глава не вошла и в отдельное издание «Записок», вышедшее в 1862 году. В этом году сначала вышла отдельным изданием первая часть «Записок из Мёртвого дома», она рассылалась подписчикам в качестве приложения к январской книжке «Времени», а затем появилось еще одно издание, включающее часть первую и вторую.
В 1865 году «Записки из Мёртвого дома» были вновь переизданы и, кроме того, вошли в первый том Полного собрания сочинений Достоевского.
Последний раз при жизни Достоевского «Записки» были напечатаны в 1875 году.
Рукопись до нас не дошла.
Введение
Александра Петровича Горянчикова я встретил в маленьком сибирском городке. Родившись в России дворянином, он стал ссыльно-каторжным второго разряда за убийство жены. Отбыв 10 лет каторги, он доживал свой век в городке К. Это был бледный и худой человек лет тридцати пяти, маленький и тщедушный, нелюдимый и мнительный. Проезжая однажды ночью мимо его окон, я заметил в них свет и решил, что он что-то пишет.
Вернувшись в городок месяца через три, я узнал, что Александр Петрович умер. Его хозяйка отдала мне его бумаги. Среди них была тетрадка с описанием каторжной жизни покойного. Эти записки - «Сцены из Мёртвого дома», как он их называл, - показались мне любопытными. На пробу выбираю несколько глав.
I. Мёртвый дом
Острог стоял у крепостного вала. Большой двор был обнесён забором из высоких заострённых столбов. В ограде были крепкие ворота, охраняемые часовыми. Здесь был особенный мир, со своими законами, одеждой, нравами и обычаями.
По сторонам широкого внутреннего двора тянулись две длинные одноэтажные казармы для арестантов. В глубине двора - кухня, погреба, амбары, сараи. В середине двора ровная площадка для поверок и перекличек. Между строениями и забором оставалось большое пространство, где некоторые заключённые любили побыть одни.
На ночь нас запирали в казарме, длинной и душной комнате, освещённой сальными свечами. Зимой запирали рано, и в казарме часа четыре стоял гам, хохот, ругательства и звон цепей. Постоянно в остроге находилось человек 250. Каждая полоса России имела тут своих представителей.
Большая часть арестантов - ссыльно-каторжные гражданского разряда, преступники, лишённые всяких прав, с заклеймёнными лицами. Они присылались на сроки от 8 до 12 лет, а потом рассылались по Сибири на поселение. Преступники военного разряда присылались на короткие сроки, а потом возвращались туда, откуда пришли. Многие из них возвращались в острог за повторные преступления. Этот разряд назывался «всегдашним». В «особое отделение» преступники присылались со всей Руси. Они не знали своего срока и работали больше остальных каторжников.
Декабрьским вечером я вошёл в этот странный дом. Мне надо было привыкнуть к тому, что я никогда не буду один. О прошлом арестанты говорить не любили. Большинство умело читать и писать. Разряды различались по разноцветной одежде и по-разному выбритым головам. Большинство каторжан были угрюмыми, завистливыми, тщеславными, хвастливыми и обидчивыми людьми. Больше всего ценилась способность ничему не удивляться.
По казармам велись бесконечные сплетни и интриги, но против внутренних уставов острога никто не смел восставать. Бывали характеры выдающиеся, подчинявшиеся с трудом. Приходили в острог люди, которые совершали преступления из тщеславия. Такие новички быстро понимали, что здесь удивлять некого, и попадали в общий тон особого достоинства, который был принят в остроге. Ругательство было возведено в науку, которую развивали беспрерывные ссоры. Сильные люди в ссоры не вступали, были рассудительны и послушны, - это было выгодно.
Каторжную работу ненавидели. Многие в остроге имели своё собственное дело, без которого не смогли бы выжить. Арестантам запрещалось иметь инструменты, но начальство смотрело на это сквозь пальцы. Тут встречались всевозможные ремёсла. Заказы работ добывались из города.
Деньги и табак спасали от цинги, а работа спасала от преступлений. Несмотря на это, и работа и деньги запрещались. По ночам производились обыски, отбиралось всё запрещённое, поэтому деньги сразу пропивались.
Тот, кто ничего не умел, становился перекупщиком или ростовщиком. под залог принимались даже казённые вещи. Почти у каждого был сундук с замком, но это не спасало от воровства. Были и целовальники, торговавшие вином. Бывшие контрабандисты быстро находили применение своему мастерству. Был ещё один постоянный доход, - подаяние, которое всегда делилось поровну.
II. Первые впечатления
Вскоре я понял, что тяжесть каторжной работы работы состояла в том, что она - вынужденная и бесполезная. Зимой казённой работы было мало. Все возвращались в острог, где своим ремеслом занималась только треть арестантов, остальные сплетничали, пили и играли в карты.
По утрам в казармах было душно. В каждой казарме был арестант, который назывался парашником и не ходил на работу. Он должен был мыть нары и полы, выносить ночной ушат и приносить два ведра свежей воды - для умывания, и для питья.
Поначалу на меня смотрели косо. Бывших дворян в каторге никогда не признают за своих. Особенно доставалось нам на работе, за то, что у нас было мало сил, и мы не могли им помогать. Польских шляхтичей, которых было человек пять, не любили ещё больше. Русских дворян было четверо. Один - шпион и доносчик, другой - отцеубийца. Третьим был Аким Акимыч, высокий, худощавый чудак, честный, наивный и аккуратный.
Служил он офицером на Кавказе. Один соседний князёк, считавшийся мирным, напал ночью на его крепость, но неудачно. Аким Акимыч расстрелял этого князька перед своим отрядом. Его приговорили к смертной казни, но смягчили приговор и сослали в Сибирь на 12 лет. Арестанты уважали Акима Акимыча за аккуратность и умелость. Не было ремесла, которого бы он не знал.
Дожидаясь в мастерской смены кандалов, я расспросил Акима Акимыча о нашем майоре. Он оказался непорядочным и злым человеком. На арестантов он смотрел как на своих врагов. В остроге его ненавидели, боялись как чумы и даже хотели убить.
Между тем в мастерскую явились несколько калашниц. До зрелого возраста они продавали калачи, которые пекли их матери. Повзрослев, они продавали совсем другие услуги. Это было сопряжено с большими трудностями. Надо было выбрать время, место, назначить свидание и подкупить конвойных. Но всё-таки мне удавалось иногда быть свидетелем любовных сцен.
Обедали арестанты посменно. В первый мой обед между арестантами зашла речь о каком-то Газине. Поляк, который сидел рядом, рассказал, что Газин торгует вином и пропивает заработанное. Я спросил, почему многие арестанты на меня смотрят косо. Он объяснил, что они злятся на меня за то, что я дворянин, многие из них хотели бы унизить меня, и добавил, что я ещё не раз встречу неприятности и брань.
III. Первые впечатления
Арестанты ценили деньги наравне со свободой, но их было трудно сохранить. Либо деньги отбирал майор, либо их крали свои. Впоследствии мы отдавали деньги на хранение старику староверу, поступившему к нам из стародубовских слобод.
Это был маленький, седенький старичок лёг шестидесяти, спокойный и тихий, с ясными, светлыми глазами в окружении мелких лучистых морщинок. Старик, вместе с другими фанатиками, поджог единоверческую церковь. Как один из зачинщиков он был сослан на каторгу. Старик был зажиточным мещанином, дома оставил семью, но с твёрдостью пошёл в ссылку, считая её «мукою за веру». Арестанты уважали его и были уверены, что старик не может украсть.
В остроге было тоскливо. Арестантов тянуло закутить на весь капитал, чтобы забыть свою тоску. Иногда человек работал по нескольку месяцев только для того, чтоб в один день спустить весь заработок. Многие из них любили заводить себе яркие обновки и ходить в праздники по казармам.
Торговля вином было делом рискованным, но выгодным. В первый раз целовальник сам проносил в острог вино и выгодно его продавал. После второго и третьего раза он основывал настоящую торговлю и заводил агентов и помощников, которые рисковали вместо него. Агентами обычно становились промотавшиеся гуляки.
В первые дни моего заключения я заинтересовался молодым арестантом по имени Сироткин. Ему было не более 23-х лет. Он считался одним из самых опасных военных преступников. В острог он попал за то, что убил своего ротного командира, который всегда был им недоволен. Сироткин дружил с Газиным.
Газин был татарин, очень сильный, высокий и мощный, с непропорционально огромной головой. В остроге говорили, что он беглый военный из Нерчинска, в Сибирь был сослан не раз, и наконец попал в особое отделение. В остроге он вёл себя благоразумно, ни с кем не ссорился и был необщителен. Было заметно, что он неглуп и хитёр.
Всё зверство натуры Газина проявлялось, когда он напивался. Он приходил в страшную ярость, хватал нож и бросался на людей. Арестанты нашли способ справляться с ним. Человек десять бросались на него и начинали бить, пока он не терял сознания. Потом его заворачивали в полушубок и относили на нары. Наутро он вставал здоровый и выходил на работу.
Ввалившись в кухню, Газин стал придираться ко мне и моему товарищу. Видя, что мы решили молчать, он задрожал от бешенства, схватил тяжёлый лоток для хлеба и замахнулся. Несмотря на то, что убийство грозило неприятностями всему острогу, все притихли и выжидали - до такой степени была сильна в них ненависть к дворянам. Только он хотел опустить лоток, кто-то крикнул, что украли его вино, и он бросился из кухни.
Весь вечер меня занимала мысль о неравенстве наказания за одни и те же преступления. Иногда преступления нельзя сравнивать. Например, один зарезал человека просто так, а другой убил, защищая честь невесты, сестры, дочери. Ещё одно различие - в наказанных людях. Человек образованный, с развитой совестью, сам себя осудит за своё преступление. Другой даже не думает о совершённом им убийстве и считает себя правым. Бывают и такие, которые совершают преступления, чтоб попасть в каторгу и избавиться от тяжёлой жизни на воле.
IV. Первые впечатления
После последней поверки из начальства в казарме оставались инвалид, наблюдающий за порядком, и старший из арестантов, назначаемый плац-майором за хорошее поведение. В нашей казарме старшим оказался Аким Акимыч. На инвалида арестанты не обращали внимания.
Каторжное начальство всегда относилось к арестантам с опаской. Арестанты сознавали, что их боятся, и это придавало им куражу. Самый лучший начальник для арестантов тот, кто их не боится, а самим арестантам приятно такое доверие.
Вечером наша казарма приняла домашний вид. Кучка гуляк засела вокруг коврика за карты. В каждой казарме был арестант, который сдавал напрокат коврик, свечу и засаленные карты. Всё это называлось «майдан». Прислужник при майдане стоял на карауле всю ночь и предупреждал о появлении плац-майора или караульных.
Моё место было на нарах у двери. Рядом со мной помещался Аким Акимыч. Слева размещалась кучка кавказских горцев, осуждённых за грабежи: трое дагестанских татар, два лезгина и один чеченец. Дагестанские татары были родными братьями. Самому младшему, Алею, красивому парню с большими чёрными глазами, было около 22-х лет. На каторгу они попали за то, что ограбили и зарезали армянского купца. Братья очень любили Алея. Несмотря на внешнюю мягкость, у Алея был сильный характер. Он был справедлив, умён и скромен, избегал ссор, хотя умел за себя постоять. За несколько месяцев я научил его говорить по-русски. Алей освоил несколько ремёсел, и братья гордились им. С помощью Нового завета я научил его читать и писать по-русски, чем заслужил благодарность его братьев.
Поляки на каторге составляли отдельную семью. Некоторые из них были образованные. Образованный человек в каторге должен привыкнуть к чужой для него среде. Часто одинаковое для всех наказание становится для него вдесятеро мучительней.
Из всех каторжных поляки любили только еврея Исайя Фомича, похожего на общипанного цыплёнка человека лет 50-ти, маленького и слабого. Пришёл он по обвинению в убийстве. В каторге жить ему было легко. Будучи ювелиром, он был завален работой из города.
Ещё в нашей казарме было четыре старообрядца; несколько малороссов; молоденький каторжный лет 23-х, убивший восемь человек; кучка фальшивомонетчиков и несколько мрачных личностей. Все это мелькнуло передо мной в первый вечер моей новой жизни среди дыма и копоти, при звоне кандалов, среди проклятий и бесстыдного хохота.
V. Первый месяц
Через три дня я вышел на работу. В то время среди враждебных лиц я не мог разглядеть ни одного доброжелательного. Приветливей всех был со мной Аким Акимыч. Рядом со мной был ещё один человек, которого я хорошо узнал только через много лет. Это был арестант Сушилов, который мне прислуживал. У меня был и другой прислужник, Осип, один из четырёх поваров, выбранных арестантами. Повара не ходили на работу, и в любой момент могли отказаться от этой должности. Осипа выбирали несколько лет подряд. Он был человек честный и кроткий, хотя и пришёл за контрабанду. Вместе с другими поварами он торговал вином.
Осип готовил мне еду. Сушилов сам стал мне стирать, бегать по разным поручениям и чинить мою одежду. Он не мог не служить кому-нибудь. Сушилов был человек жалкий, безответный и забитый от природы. Разговор давался ему с большим трудом. Он был среднего роста и неопределённой внешности.
Арестанты посмеивались над Сушиловым потому, что он сменился по дороге в Сибирь. Смениться - значит поменяться с кем-нибудь именем и участью. Обычно это делают арестанты, имеющие большой срок каторги. Они находят таких недотёп, как Сушилов, и обманывают их.
Я смотрел на каторгу с жадным вниманием, меня поражали такие явления, как встреча с арестантом А-вым. Он был из дворян и доносил нашему плац-майору обо всём, что делается в остроге. Поссорившись с родными, А-ов покинул Москву и прибыл в Петербург. Чтоб добыть денег, он пошёл на подлый донос. Его обличили и сослали в Сибирь на десять лет. Каторга развязала ему руки. Ради удовлетворения своих зверских инстинктов он был готов на всё. Это было чудовище, хитрое, умное, красивое и образованное.
VI. Первый месяц
В переплёте Евангелия у меня было спрятано несколько рублей. Эту книгу с деньгами подарили мне в Тобольске другие ссыльные. Есть в Сибири люди, которые бескорыстно помогают ссыльным. В городе, где находился наш острог, жила вдова, Настасья Ивановна. Многого она сделать не могла из-за бедности, но мы чувствовали, что там, за острогом, у нас есть друг.
В эти первые дни я думал о том, как поставлю себя в остроге. Я решил поступать, как велит совесть. На четвёртый день меня отправили разбирать старые казённые барки. Этот старый материал ничего не стоил, и арестанты посылались для того, чтобы не сидеть сложа руки, что и сами арестанты хорошо понимали.
За работу принялись вяло, нехотя, неумело. Через час пришёл кондуктор и объявил урок, выполнив который можно будет идти домой. Арестанты быстро принялись за дело, и пошли домой усталые, но довольные, хоть и выиграли всего каких-то полчаса.
Я везде мешал, меня чуть ли не с бранью отгоняли прочь. Когда же я отошёл в сторонку, тотчас закричали, что я плохой работник. Они были рады поиздеваться над бывшим дворянчиком. Несмотря на это, я решил держать себя как можно проще и независимее, не боясь их угроз и ненависти.
По их понятиям, я должен был вести себя как дворянин-белоручка. Они ругали бы меня за это, но уважали бы про себя. Такая роль была не для меня; я пообещал себе не принижать перед ними ни моего образования, ни образа мыслей. Если бы я стал подлизываться и фамильярничать с ними, они подумали бы, что я делаю это из страха, и с презрением обошлись бы со мной. Но и замыкаться перед ними мне не хотелось.
Вечером я скитался один за казармами и вдруг увидал Шарика, нашу острожную собаку, довольно большую, чёрную с белыми пятнами, с умными глазами и пушистым хвостом. Я погладил её и дал ей хлеба. Теперь, возвращаясь с работы, я спешил за казармы с визжащим от радости Шариком, обхватывал его голову, и сладко-горькое чувство щемило мне сердце.
VII. Новые знакомства. Петров
Я стал привыкать. Я уже не слонялся по острогу как потерянный, любопытные взгляды каторжан не останавливались на мне так часто. Меня поражало легкомыслие каторжников. Свободный человек надеется, но он живёт, действует. Надежда заключённого - совсем другого рода. Даже страшные преступники, прикованные к стене цепью, мечтают пройтись по двору острога.
За любовь к работе каторжники насмехались надо мной, но я знал, что работа меня спасёт, и не обращал на них внимания. Инженерное начальство облегчало работу дворянам, как людям слабым и неумелым. Обжигать и толочь алебастр назначали человека три-четыре во главе с мастером Алмазовым, суровым, смуглым и сухощавым человеком в летах, необщительным и брюзгливым. Другая работа, на которую меня посылали, - вертеть точильное колесо в мастерской. Если вытачивали что-нибудь большое, мне в помощь посылали ещё одного дворянина. Эта работа в продолжение нескольких лет оставалась за нами.
Постепенно стал расширяться круг моих знакомств. Первым стал посещать меня арестант Петров. Он жил в особом отделении, в самой отдалённой от меня казарме. Петров был невысокого роста, крепкого сложения, с приятным широкоскулым лицом и смелым взглядом. Ему было лет 40. Говорил он со мной непринуждённо, держал себя порядочно и деликатно. Такие отношения продолжались между нами несколько лет и никогда не становились ближе.
Петров был самым решительным и бесстрашным из всех каторжников. Его страсти, как горячие угли, были посыпаны золою и тихо тлели. Он ссорился редко, но ни с кем не был дружен. Его всё интересовало, но он ко всему оставался равнодушен и слонялся по острогу без дела. Такие люди резко проявляют себя в критические минуты. Они не зачинщики дела, но главные его исполнители. Они первые перескакивают через главное препятствие, все бросаются за ними и слепо идут до последней черты, где и кладут свои головы.
VIII. Решительные люди. Лучка
Решительных людей в каторге было мало. Сначала я сторонился этих людей, но потом изменил свои взгляды даже на самых страшных убийц. О некоторых преступлениях трудно было составить мнение, так много было в них странного.
Арестанты любили похвалиться своими «подвигами». Однажды я услышал рассказ о том, как арестант Лука Кузьмич для своего удовольствия убил одного майора. Этот Лука Кузьмич был маленький, тоненький, молоденький арестантик из хохлов. Он был хвастлив, заносчив, самолюбив, каторжники его не уважали и называли Лучкой.
Свою историю Лучка рассказывал тупому и ограниченному, но доброму парню, соседу по нарам, арестанту Кобылину. Лучка рассказывал громко: ему хотелось, чтобы все его слышали. Это случилось во время пересылки. С ним сидело человек 12 хохлов, высоких, здоровых, но смирных. Еда плохая, да майор ими вертит, как его милости угодно. Взбудоражил Лучка хохлов, потребовали майора, а сам ещё с утра у соседа нож взял. Вбежал майор, пьяный, кричит. «Я царь, я и бог!» Лучка подобрался поближе, да и воткнул ему нож в живот.
К несчастью, такие выражения, как: «Я царь, я и бог», употреблялись многими офицерами, особенно теми, кто вышел из нижних чинов. Перед начальством они подобострастны, но для подчинённых они становятся неограниченными повелителями. Это очень раздражает арестантов. Каждый арестант, как бы он ни был унижен, требует уважения к себе. Я видел, какое действие благородные и добрые офицеры производили на этих униженных. Они, как дети, начинали любить.
За убийство офицера Лучке дали 105 плетей. Хоть Лучка и убил шесть человек, но в остроге его никто не боялся, хотя в душе он мечтал прослыть страшным человеком.
IX. Исай Фомич. Баня. Рассказ Баклушина
Дня за четыре до Рождества нас повели в баню. Больше всех радовался Исай Фомич Бумштейн. Казалось, он совсем не жалел, что попал на каторгу. Он делал только ювелирную работу и жил богато. Городские евреи покровительствовали ему. По субботам он ходил под конвоем в городскую синагогу и ожидал окончания своего двенадцатилетнего срока, чтобы жениться. В нем была смесь наивности, глупости, хитрости, дерзости, простодушия, робости, хвастливости и нахальства. Исай Фомич служил всем для развлечения. Он понимал это и гордился своим значением.
В городе были только две публичные бани. Первая была платная, другая - ветхая, грязная и тесная. В эту баню нас и повели. Арестанты радовались тому, что выйдут из крепости. В бане нас разделили на две смены, но, несмотря на это, было тесно. Петров помог мне раздеться, - из-за кандалов это было трудным делом. Арестантам выдавалось по маленькому кусочку казённого мыла, но тут же, в предбаннике, кроме мыла, можно было купить сбитень, калачи и горячую воду.
Баня была похожа на ад. В маленькую комнату набилось человек сто. Петров купил место на лавке у какого-то человека, который тотчас же юркнул под лавку, где было темно, грязно и всё было занято. Всё это орало и гоготало под звон цепей, волочившихся по полу. Грязь лилась со всех сторон. Баклушин подносил горячую воду, а Петров вымыл меня с такими церемониями, точно я был фарфоровый. Когда мы пришли домой, я угостил его косушкой. Баклушина я позвал к себе на чай.
Баклушина все любили. Это был высокий парень, лет 30-ти, с молодцеватым и простодушным лицом. Он был полон огня и жизни. Познакомившись со мной, Баклушин рассказал, что он из кантонистов, служил в пионерах и был любим некоторыми высокими лицами. Он даже книжки читал. Придя ко мне на чай, он объявил мне, что скоро состоится театральное представление, которое арестанты устраивали в остроге по праздникам. Баклушин был одним из главных зачинщиков театра.
Баклушин рассказал мне, что служил унтер-офицером в гарнизонном батальоне. Там он влюбился в немку, прачку Луизу, которая жила с тёткой, и надумал на ней жениться. Изъявил желание жениться на Луизе и её дальний родственник, немолодой и богатый часовщик, немец Шульц. Луиза не была против этого брака. Через несколько дней стало известно, что Шульц заставил Луизу поклясться не встречаться с Баклушиным, что немец держит их с тёткой в чёрном теле, и что тётка встретится с Шульцем в воскресенье в его магазине, чтобы окончательно обо всём договориться. В воскресенье Баклушин взял пистолет, пошёл в магазин и застрелил Шульца. Две недели после этого он был счастлив с Луизой, а потом его арестовали.
X. Праздник Рождества Христова
Наконец наступил праздник, от которого все чего-то ожидали. К вечеру инвалиды, ходившие на базар, принесли много всякой провизии. Даже самые бережливые арестанты хотели достойно отметить Рождество. В этот день арестантов не посылали на работы, таких дней было три в году.
У Акима Акимыча не было семейных воспоминаний - он вырос сиротой в чужом доме и с пятнадцати лет пошёл на тяжёлую службу. Не был он и особенно религиозен, поэтому готовился встретить Рождество не с тоскливыми воспоминаниями, а с тихим благонравием. Он не любил задумываться и жил по установленным навсегда правилам. Только один раз в жизни он попробовал пожить своим умом - и попал на каторгу. Он вывел из этого правило - никогда не рассуждать.
В военной казарме, где нары стояли только вдоль стен, священник провёл рождественскую службу и освятил все казармы. Сразу после этого приехали плац-майор и комендант, которого у нас любили и даже уважали. Они обошли все казармы и всех поздравили.
Постепенно народ разгуливался, но трезвых оставалось гораздо больше, и было кому присмотреть за пьяными. Газин был трезв. Он намеревался гулять в конце праздника, собрав все денежки из арестантских карманов. По казармам раздавались песни. Многие расхаживали с собственными балалайками, в особом отделении образовался даже хор человек из восьми.
Между тем начинались сумерки. Среди пьянства проглядывали грусть и тоска. Народ хотел весело провести великий праздник, - и какой тяжёлый и грустный был этот день почти для каждого. В казармах становилось невыносимо и омерзительно. Мне было грустно и жалко их всех.
XI. Представление
На третий день праздника состоялось представление в нашем театре. Нам было неизвестно, знал ли о театре наш плац-майор. Такому человеку, как плац-майор, надо было обязательно что-нибудь отнять, кого-нибудь лишить права. Старший унтер-офицер не противоречил арестантам, взяв с них слово, что все будет тихо. Афишу написал Баклушин для господ офицеров и благородных посетителей, удостоивших наш театр своим посещением.
Первая пьеса называлась «Филатка и Мирошка соперники», в которой Баклушин играл Филатку, а Сироткин - Филаткину невесту. Вторая пьеса называлась «Кедрил-обжора». В заключение представлялась «пантомима под музыку».
Театр устроили в военной казарме. Половина комнаты была отдана зрителям, на другой половине была сцена. Занавес, натянутый поперёк казармы, был расписан масляной краской и сшит из холста. Перед занавесом стояли две скамейки и несколько стульев для офицеров и посторонних посетителей, которые не переводились в течение всего праздника. Позади скамеек стояли арестанты, и теснота там была невероятная.
Толпа зрителей, сдавленная со всех сторон, с блаженством на лице ожидала начала представления. Отблеск детской радости сиял на клеймёных лицах. Арестанты были в восторге. Им позволили повеселиться, забыть о кандалах и долгих годах заключения.
Часть вторая
I. Госпиталь
После праздников я заболел и отправился в наш военный госпиталь, в главном корпусе которого располагались 2 арестантские палаты. Заболевшие арестанты объявляли о своей болезни унтер-офицеру. Их записывали в книгу и отсылали с конвойным в батальонный лазарет, где действительно больных доктор записывал в госпиталь.
Назначением лекарств и распределением порций занимался ординатор, который заведовал арестантскими палатами. Нас одели в госпитальное бельё, я прошёл по чистому коридору и очутился в длинной, узкой комнате, где стояли 22 деревянные кровати.
Тяжелобольных было немного. Справа от меня лежал фальшивомонетчик, бывший писарь, незаконный сын отставного капитана. Это был коренастый парень лет 28-ми, неглупый, развязный, уверенный в своей невиновности. Он подробно рассказал мне о порядках в госпитале.
Вслед за ним ко мне подошёл больной из исправительной роты. Это был уже седой солдат по имени Чекунов. Он стал прислуживать мне, чем вызвал несколько ядовитых насмешек у чахоточного больного по фамилии Устьянцев, который, испугавшись наказания, выпил кружку вина, настоянного на табаке, и отравился. Я почувствовал, что его злость направлена скорее на меня, чем на Чекунова.
Здесь были собраны все болезни, даже венерические. Было и несколько, пришедших просто «отдохнуть». Доктора пускали их из сострадания. Внешне палата была относительно чистой, но внутренней чистотой у нас не щеголяли. Больные привыкли к этому и даже считали, что так и надо. Наказанных шпицрутенами встречали у нас очень серьёзно и молча ухаживали за несчастными. Фельдшера знали, что сдают битого в опытные руки.
После вечернего посещения доктора палату запирали, внеся в неё ночной ушат. Ночью арестантов из палат не выпускали. Эта бесполезная жестокость объяснялась тем, что арестант выйдет ночью в сортир и убежит, несмотря на то, что там окно с железной решёткой, а до сортира арестанта сопровождает вооружённый часовой. Да и куда бежать зимой в больничной одежде. От кандалов каторжника не избавляет никакая болезнь. Для больных кандалы слишком тяжелы, и эта тяжесть усугубляет их страдания.
II. Продолжение
Доктора обходили палаты утром. Перед ними посещал палату наш ординатор, молодой, но знающий лекарь. Много лекарей на Руси пользуются любовью и уважением простого народа, несмотря на всеобщее недоверие к медицине. Когда ординатор замечал, что арестант пришёл отдохнуть от работы, он записывал ему несуществующую болезнь и оставлял лежать. Старший доктор был гораздо суровее ординатора, и за это его у нас уважали.
Некоторые больные просились на выписку с не зажившей от первых палок спиной, чтобы поскорее выйти из-под суда. Вынести наказание некоторым помогала привычка. Арестанты с необыкновенным добродушием рассказывали о том, как их били, и о тех, кто их бил.
Однако не все рассказы были хладнокровны и равнодушны. Про поручика Жеребятникова рассказывали с негодованием. Это был человек лет 30-ти, высокий, жирный, с румяными щеками, белыми зубами и раскатистым смехом. Он любил сечь и наказывать палками. Поручик был утончённым гурманом в исполнительном деле: он изобретал разные противоестественные вещи, чтоб приятно пощекотать свою заплывшую жиром душу.
О поручике Смекалове, который был командиром при нашем остроге, вспоминали с радостью и наслаждением. Русский народ готов забыть любые муки за одно ласковое слово, но поручик Смекалов приобрёл особенную популярность. Был он человек простой, даже по-своему добрый и его у нас признавали за своего.
III. Продолжение
В госпитале я получил наглядное представление обо всех видах наказаний. В наши палаты сводились все наказанные шпицрутенами. Мне хотелось знать все степени приговоров, я старался представить психологическое состояние идущих на казнь.
Если назначенное число ударов арестант не выдерживал, то по приговору лекаря ему делили это число на несколько частей. Саму казнь арестанты переносили мужественно. Я заметил, что розги в большом количестве - самое тяжёлое наказание. С пятисот розог можно засечь человека до смерти, а пятьсот палок можно перенести без опасности для жизни.
Свойства палача есть почти в каждом человеке, но развиваются они неравномерно. Палачи бывают двух видов: добровольные и подневольные. К подневольному палачу народ испытывает безотчётный, мистический страх.
Подневольный палач - это ссыльный арестант, поступивший в ученики к другому палачу и оставленный навсегда при остроге, где он имеет своё хозяйство и находится под охраной. У палачей есть деньги, они хорошо питаются, пьют вино. Слабо наказать палач не может; но за взятку он обещает жертве, что не прибьёт ее очень больно. Если на его предложение не соглашаются, он наказывает варварски.
Лежать в госпитале было скучно. Приход новичка всегда производил оживление. Радовались даже сумасшедшим, которых приводили на испытание. Подсудимые прикидывались сумасшедшими, чтобы избавиться от наказания. Некоторые из них, покуролесив два-три дня, утихали и просились на выписку. Настоящие сумасшедшие были наказанием для всей палаты.
Тяжелобольные любили лечиться. Кровопускания принимались с удовольствием. Наши банки были особого рода. Машинку, которой рассекается кожа, фельдшер потерял или испортил, и вынужден был делать 12 надрезов для каждой банки ланцетом.
Самое грустное время наступало поздним вечером. Становилось душно, вспоминались яркие картины прошлой жизни. Однажды ночью я услышал рассказ, который показался мне горячечным сном.
IV. Акулькин муж
Поздней ночью я проснулся и услышал, как неподалёку от меня двое шептались между собой. Рассказчик Шишков был ещё молодой, лет 30-ти, гражданский арестант, пустой, взбалмошный и трусоватый человек небольшого роста, худощавый, с беспокойными или тупо задумчивыми глазами.
Речь шла об отце жены Шишкова, Анкудиме Трофимыче. Это был богатый и уважаемый старик 70-ти лет, имел торги и большую заимку, держал троих работников. Анкудим Трофимыч был женат второй раз, имел двух сыновей и старшую дочь Акулину. Её любовником считался друг Шишкова Филька Морозов. У Фильки в ту пору умерли родители, и он собирался прогулять наследство и податься в солдаты. Жениться на Акульке он не желал. Шишков тогда тоже похоронил отца, а его мать работала на Анкудима - пекла пряники на продажу.
Однажды Филька подбил Шишкова вымазать Акульке ворота дёгтем - не хотел Филька, чтобы она вышла замуж за старого богача, который к ней посватался. Тот услыхал, что про Акульку слухи пошли, - и на попятный. Мать надоумила Шишкова жениться на Акульке - замуж теперь её никто не брал, а приданое за ней хорошее давали.
До самой свадьбы Шишков без просыпу пьянствовал. Филька Морозов грозился ему все ребра сломать, а с женой его спать каждую ночь. Анкудим на свадьбе слёзы лил, знал, что на муки дочь отдаёт. А Шишков ещё до венца плеть с собой припас, и решил натешиться над Акулькой, чтобы знала, как бесчестным обманом замуж выходить.
После свадьбы оставили их с Акулькой в клети. Она сидит белая, ни кровинки в лице от страха. Шишков плеть приготовил и у постели положил, а Акулька невинной оказалась. Стал он перед ней тогда на колени, прощения попросил, и поклялся отомстить Фильке Морозову за позор.
Некоторое время спустя Филька предложил Шишкову продать ему жену. Чтобы заставить Шишкова, Филька пустил слух, что тот не спит с женой, потому что вечно пьян, а жена в это время других принимает. Обидно было Шишкову, и стал он с тех пор жену бить с утра до вечера. Старик Анкудим вступиться приходил, а потом отступился. Матери Шишков вмешиваться не позволял, убить грозился.
Филька тем временем совсем спился и пошёл в наёмники к мещанину, за старшего сына. Жил Филька у мещанина в своё удовольствие, пил, с дочерьми его спал, хозяина за бороду таскал. Мещанин терпел - Филька должен был за его старшего сына в солдаты идти. Когда везли Фильку в солдаты сдавать, увидел он по дороге Акульку, остановился, поклонился ей в землю и прощения попросил за подлость свою. Акулька его простила, а после сказала Шишкову, что теперь больше смерти Фильку любит.
Решил Шишков Акульку убить. На заре запряг телегу, поехал с женой в лес, на глухую заимку и там перерезал ей горло ножом. Напал после этого на Шишкова страх, бросил он и жену, и лошадь, а сам домой к себе по задам забежал, да в баню забился. Вечером нашли мёртвую Акульку и Шишкова в бане отыскали. И вот уже четвёртый год он на каторге.
V. Летняя пора
Приближалась Пасха. Начинались летние работы. Наступающая весна волновала закованного человека, рождала в нём желания и тоску. В это время по всей России начиналось бродяжество. Жизнь по лесам, вольная и полная приключений, имела таинственную прелесть для тех, кто испытал её.
Решается бежать один арестант из ста, остальные девяносто девять только мечтают об этом. Гораздо чаще сбегают подсудимые и осуждённые на долгие сроки. Отбыв два-три года каторги, арестант предпочитает закончить свой срок и выйти на поселение, чем решиться на риск и гибель в случае неудачи. Все эти бегуны к осени сами являются в остроги зимовать, надеясь опять бежать летом.
Беспокойство и тоска моя росли с каждым днём. Ненависть, которую я, дворянин, возбуждал в арестантах, отравляла мою жизнь. На Пасху от начальства нам досталось по одному яйцу и по ломтю пшеничного хлеба. Все было точь-в-точь как на Рождество, только теперь можно было гулять и греться на солнышке.
Летние работы оказались гораздо тяжелее зимних. Арестанты строили, копали землю, клали кирпичи, занимались слесарной, столярной или малярной работой. Я или ходил в мастерскую, или на алебастр, или был подносчиком кирпичей. От работы я становился сильнее. Физическая сила в каторге необходима, а я хотел жить и после острога.
По вечерам арестанты толпами ходили по двору, обсуждая самые нелепые слухи. Стало известно, что из Петербурга едет важный генерал ревизовать всю Сибирь. В это время случилось в остроге одно происшествие, которое не взволновало майора, а доставило ему удовольствие. Один арестант в драке ткнул другого шилом в грудь.
Арестанта, совершившего преступление, звали Ломов. Пострадавший, Гаврилка, был из закоренелых бродяг. Ломов был из зажиточных крестьян К-ского уезда. Все Ломовы жили семьёй, и, кроме законных дел, занимались ростовщичеством, укрывательством бродяг и краденого имущества. Вскоре Ломовы решили, что на них нет управы, и стали всё сильнее рисковать в разных беззаконных предприятиях. Недалеко от деревни у них был большой хутор, где жило человек шесть разбойников-киргизов. Однажды ночью их всех перерезали. Ломовы были обвинены в убийстве своих работников. Во время следствия и суда все состояние их пошло прахом, а дядя и племянник Ломовы попали на нашу каторгу.
Вскоре в остроге объявился Гаврилка, плут и бродяга, который брал вину в смерти киргизов на себя. Ломовы знали, что Гаврилка преступник, но с ним не ссорились. И вдруг дядя Ломов пырнул Гаврилку шилом из-за девки. Ломовы жили в остроге богачами, за что майор их ненавидел. Ломова судили, хотя рана оказалась царапиной. Преступнику добавили срок и провели сквозь тысячу. Майор был доволен.
На второй день по прибытии в город ревизор приехал к нам в острог. Он вошёл сурово и величаво, за ним ввалилась большая свита. Молча обошёл генерал казармы, заглянул на кухню, попробовал щей. Ему указали на меня: дескать, из дворян. Генерал кивнул головой, и минуты через две вышел из острога. Арестанты были ослеплены, озадачены, и остались в недоумении.
VI. Каторжные животные
Покупка Гнедка развлекла арестантов гораздо больше высокого посещения. В остроге полагалась лошадь для хозяйственных нужд. В одно прекрасное утро она издохла. Майор приказал немедленно купить новую лошадь. Покупку поручили самим арестантам, среди которых были настоящие знатоки. Это была молоденькая, красивая и крепкая лошадка. Скоро он стал любимцем всего острога.
Арестанты любили животных, но в остроге не позволялось разводить много домашней скотины и птицы. Кроме Шарика в остроге жили ещё две собаки: Белка и Культяпка, которую я принёс с работы ещё щенком.
Гуси у нас завелись случайно. Они забавляли арестантов и даже стали известны в городе. Всем выводком гуси ходили вместе с арестантами на работу. Примыкали они всегда к самой большой партии и на работах паслись неподалёку. Когда партия двигалась обратно в острог, поднимались и они. Но, несмотря на преданность, их всех приказали зарезать.
Козёл Васька появился в остроге маленьким, беленьким козлёнком и стал общим любимцем. Из Васьки вырос большой козел с длинными рогами. Он тоже повадился ходить с нами на работу. Долго бы прожил Васька в остроге, но однажды, возвращаясь во главе арестантов с работы, он попался на глаза майору. Тотчас же было велено зарезать козла, шкуру продать, а мясо отдать арестантам.
Проживал у нас в остроге и орёл. Кто-то принёс его в острог, раненого и измученного. Он прожил у нас месяца три и ни разу не вышел из своего угла. Одиноко и злобно он ожидал смерти, не доверяя никому. Чтобы орёл умер на воле, арестанты сбросили его с вала в степь.
VII. Претензия
Мне понадобился почти год, чтобы примириться с жизнью в остроге. Привыкнуть к этой жизни не могли и другие арестанты. Беспокойство, горячность и нетерпеливость составляли самое характерное свойство этого места.
Мечтательность придавала арестантам угрюмый и мрачный вид. Они не любили выставлять свои надежды напоказ. Простодушие и откровенность презирались. И если кто-нибудь начинал мечтать вслух, то его грубо осаживали и осмеивали.
Кроме этих наивных и простоватых болтунов, все остальные разделялись на добрых и злых, угрюмых и светлых. Угрюмых и злых было гораздо больше. Ещё была группа отчаявшихся, их было очень мало. Без стремления к цели не живёт ни один человек. Потеряв цель и надежду, человек превращается в чудовище, а целью у всех была свобода.
Однажды, в жаркий летний день, вся каторга начала строиться на острожном дворе. Я ни о чём не знал, а между тем каторга уже дня три глухо волновалась. Предлогом этого взрыва была еда, которой все были недовольны.
Каторжники сварливы, но поднимаются все вместе редко. Однако в этот раз волнение не прошло даром. В таком деле всегда появляются зачинщики. Это особый тип людей, наивно уверенный в возможность справедливости. Они слишком горячи, чтобы быть хитрыми и расчётливыми, поэтому всегда проигрывают. Вместо главной цели они часто бросаются на мелочи, и это их губит.
В нашем остроге было несколько зачинщиков. Один из них Мартынов, бывший гусар, горячий, беспокойный и подозрительный человек; другой - Василий Антонов, умный и хладнокровный, с наглым взглядом и высокомерной улыбкой; оба честные и правдивые.
Наш унтер-офицер был испуган. Построившись, люди вежливо попросили его сказать майору, что каторга желает с ним говорить. Я тоже вышел строиться, думая, что происходит какая-то проверка. Многие смотрели на меня с удивлением и зло насмехались надо мной. В конце концов, Куликов подошёл ко мне, взял за руку и вывел из рядов. Озадаченный, я пошёл на кухню, где было много народу.
В сенях мне встретился дворянин Т-вский. Он объяснил мне, что если мы там будем, нас обвинят в бунте и отдадут по суд. Аким Акимыч и Исай Фомич тоже не принимали участия в волнениях. Были тут все острожные поляки и несколько угрюмых, суровых арестантов, убеждённых, что ничего хорошего из этого дела не выйдет.
Майор влетел злой, за ним шёл писарь Дятлов, фактически управлявший острогом и имевший влияние на майора, хитрый, но неплохой человек. Через минуту один арестант отправился в кордегардию, потом другой и третий. Писарь Дятлов отправился к нам на кухню. Здесь ему сказали, что не имеют претензий. Он немедленно доложил майору, который велел переписать нас отдельно от недовольных. Бумага и угроза отдать недовольных под суд подействовала. Все вдруг оказались всем довольны.
Назавтра же еда улучшилась, хотя и ненадолго. Майор стал чаще навещать острог и находить беспорядки. Арестанты долго ещё не могли успокоится, были растревожены и озадачены. Многие подсмеивались сами над собой, точно казня себя за претензию.
В тот же вечер я спросил у Петрова, не сердятся ли арестанты на дворян за то, что они не вышли вместе со всеми. Он не понимал, чего я добиваюсь. Но зато я понял, что меня никогда не примут в товарищество. В вопросе Петрова: «Какой же вы нам товарищ?» - слышалась неподдельная наивность и простодушное недоумение.
VIII. Товарищи
Из трёх дворян, находившихся в остроге, я общался только с Акимом Акимычем. Он был добрый человек, помогал мне советами и кое-какими услугами, но иногда нагонял на меня тоску своим ровным, чинным голосом.
Кроме этих троих русских, в моё время перебывало у нас восемь человек поляков. Лучшие из них были болезненные и нетерпимые. Образованных было только трое: Б-ский, М-кий и старик Ж-кий, бывший профессор математики.
Некоторые из них были присланы на 10-12 лет. С черкесами и татарами, с Исаем Фомичом они были ласковы и приветливы, но избегали остальных каторжных. Только один стародубский старовер заслужил их уважение.
Высшее начальство в Сибири относилось к дворянам-преступникам иначе, чем к остальным ссыльным. Вслед за высшим начальством привыкли к этому и низшие командиры. Второй разряд каторги, где я находился, был гораздо тяжелее остальных двух разрядов. Устройство этого разряда было военным, очень похожим на арестантские роты, о которых все говорили с ужасом. На дворян в нашем остроге начальство смотрело осторожнее и не наказывало так часто, как простых арестантов.
Облегчение в работе нам попробовали сделать только один раз: я и Б-кий целых три месяца ходили в инженерную канцелярию в качестве писарей. Это случилось ещё при подполковнике Г-кове. Он был ласков с арестантами и любил их, как отец. В первый же месяц по прибытии Г-ков поссорился с нашим майором и уехал.
Мы переписывали бумаги, как вдруг от высшего начальства последовало повеление вернуть нас на прежние работы. Потом мы года два ходили с Б-м на одни работы, чаще всего в мастерскую.
Между тем М-кий с годами становился всё грустнее и мрачнее. Он воодушевлялся, только вспоминая о своей старой и больной матери. Наконец мать М-цкого выхлопотала для него прощение. Он вышел на поселение и остался в нашем городе.
Из остальных двое были молодые люди, присланные на короткие сроки, малообразованные, но честные и простые. Третий, А-чуковский, был слишком простоват, но четвёртый, Б-м, человек пожилой, производил на нас скверное впечатление. Это была грубая, мещанская душа, с привычками лавочника. Он не интересовался ничем, кроме своего ремесла. Он был искусный маляр. Скоро весь город стал требовать Б-ма для окраски стен и потолков. На работу с ним стали посылать и других его товарищей.
Б-м расписал дом нашему плац-майору, который после этого начал покровительствовать дворянам. Вскоре плац-майор попал под суд, и подал в отставку. Выйдя в отставку, он продал имение и впал в бедность. Мы встречали его потом в изношенном сюртуке. В мундире он был бог. В сюртуке он смахивал на лакея.
IX. Побег
Вскоре после смены плац-майора каторгу упразднили и вместо неё основали военную арестантскую роту. Особое отделение тоже осталось, и в него присылались опасные военные преступники вплоть до открытия в Сибири самых тяжёлых каторжных работ.
Для нас жизнь продолжалась по-прежнему, только начальство изменилось. Назначен был штаб-офицер, командир роты и четыре обер-офицера, дежуривших по очереди. Вместо инвалидов были назначены двенадцать унтер-офицеров и каптенармус. Завелись ефрейторы из арестантов, и Аким Акимыч тотчас же оказался ефрейтором. Всё это осталось в ведомстве коменданта.
Главным было то, что мы избавились от прежнего майора. Исчез запуганный вид, теперь каждый знал, что правого только по ошибке накажут вместо виновного. Унтер-офицеры оказались людьми порядочными. Они старались не смотреть, как проносят и продают водку. Как и инвалиды, они ходили на базар и приносили арестантам провизию.
Дальнейшие годы стёрлись из моей памяти. Только страстное желание новой жизни давало мне силы ждать и надеяться. Я пересматривал свою прошлую жизнь и строго судил себя. Я поклялся себе, что в будущем не совершу прошлых ошибок.
Иногда у нас случались побеги. При мне бежали двое. После смены майора его шпион А-в остался без защиты. Это был человек дерзкий, решительный, умный и циничный. На него обратил внимание арестант особого отделения Куликов, человек немолодой, но сильный. Они сдружились и договорились бежать.
Без конвойного бежать было невозможно. В одном из батальонов, стоявших в крепости, служил поляк по фамилии Коллер, пожилой энергичный человек. Придя на службу в Сибирь, он бежал. Его поймали и года два продержали в арестантских ротах. Когда его вернули в солдаты, он стал ревностно служить, за что его сделали ефрейтором. Он был честолюбив, самонадеян и знал себе цену. Куликов выбрал его товарищем. Они сговорились и назначили день.
Это было в июне месяце. Беглецы устроили так, что их вместе с арестантом Шилкиным отправили штукатурить пустые казармы. Коллер с молодым рекрутом были конвойными. Поработав час, Куликов и А-в сказали Шилкину, что они идут за вином. Через некоторое время Шилкин сообразил, что товарищи его сбежали, бросил работу, отправился прямо в острог и рассказал всё фельдфебелю.
Преступники были важные, посланы были нарочные по всем волостям, чтоб заявить о беглецах и оставить везде их приметы. Написали в соседние уезды и губернии, в погоню послали казаков.
Этот случай нарушил монотонную жизнь острога, а побег отозвался во всех душах. В острог приехал сам комендант. Арестанты вели себя смело, со строгой солидностью. На работу арестантов отправляли под усиленным конвоем, а по вечерам пересчитывали несколько раз. Но арестанты вели себя чинно и независимо. Куликовым и А-вым все гордились.
Целую неделю продолжались усиленные поиски. Арестанты получали все новости о маневрах начальства. Дней через восемь после побега напали на след беглецов. На другой день в городе стали говорить, что беглецов изловили в семидесяти верстах от острога. Наконец фельдфебель объявил, что к вечеру их привезут прямо в кордегардию при остроге.
Сначала все рассердились, потом приуныли, а потом стали смеяться над пойманными. Куликова и А-ва унижали теперь в той же мере, в какой прежде превозносили. Когда их привезли, связанных по рукам и ногам, вся каторга высыпала смотреть, что с ними будут делать. Беглецов заковали и отдали под суд. Узнав, что у беглецов не было другого выхода, как сдаться, все стали сердечно следить за ходом дела в суде.
А-ву присудили пятьсот палок, Куликову дали полторы тысячи. Коллер все потерял, прошёл две тысячи и был отправлен куда-то арестантом. А-ва наказали слабо. В госпитале он говорил, что теперь на всё готов. Вернувшись после наказания в острог, Куликов вёл себя так, будто никогда из него не отлучался. Несмотря на это, арестанты перестали уважать его.
X. Выход из каторги
Всё это случилось в последний год моей каторги. В этот год мне жилось легче. Между арестантами у меня было много друзей и приятелей. В городе среди военных у меня оказались знакомые, и я возобновил общение с ними. Через них я мог писать на родину и получать книги.
Чем ближе подходил срок освобождения, тем терпеливее я становился. Многие арестанты искренне и радостно поздравляли меня. Мне казалось, что все стали со мной приветливее.
В день освобождения я обошёл казармы, чтобы попрощаться со всеми арестантами. Одни жали мне руку по-товарищески, другие знали, что у меня в городе есть знакомые, что я отправлюсь отсюда к господам и сяду рядом с ними как равный. Они прощались со мной не как с товарищем, а как с барином. Некоторые отворачивались от меня, не отвечали на моё прощание и смотрели с какой-то ненавистью.
Минут через десять после ухода арестантов на работу, я вышел из острога, чтобы никогда в него не возвращаться. В кузницу, чтоб расковать кандалы, меня сопровождал не конвойный с ружьём, а унтер-офицер. Расковывали нас наши же арестанты. Они суетились, хотели всё сделать как можно лучше. Кандалы упали. Свобода, новая жизнь. Какая славная минута!
Впечатление о реалиях тюремной или каторжной жизни – достаточно распространенная тематика в русской литературе как в поэзии, так и в прозе. Литературные шедевры, в которых воплощены картины жизни заключенных, принадлежат перу Александра Солженицына, Антона Чехова и других великих русских писателей. Одним из первых открыть читателю картины другого, неизведанного обычным людям мира тюрьмы, с его законами и правилами, специфической речью, своей социальной иерархией осмелился мастер психологического реализма – Федор Михайлович Достоевский.
Хотя произведение относится к раннему творчеству великого писателя, когда он еще оттачивал свое прозаическое мастерство, в повести уже чувствуются попытки психологического анализа состояния человека, находящегося в критических условиях жизни. Достоевский не просто воссоздает реалии тюремной действительности, автор методом аналитического отображения исследует впечатления людей от нахождения в остроге, их физическое и психологическое состояние, влияние каторги на индивидуальную оценку и самообладание героев.
Анализ произведения
Интересен жанр произведения. В академической критике жанр его определяют как повесть в двух частях. Однако сам автор назвал его записками, то есть жанром, близким к мемуарно-эпистолярному. Воспоминания автора – это не размышления о своей судьбе или событиях из собственной жизни. «Записки из Мертвого дома» – это документальное воссоздание картин тюремной действительности, которые стали результатом осмысления увиденного и услышанного за четыре года, проведенных Ф.М. Достоевским на каторге в Омске.
Стиль повести
«Записки из Мертвого дома» Достоевского представляют собой повествование в повествовании. Во введении речь ведется от лица безымянного автора, который повествует о неком человеке – дворянине Александре Петровиче Горянчикове.
Из слов автора читателю становится известным, что Горянчиков – человек лет 35-ти доживает свой век в небольшом сибирском городке К. За убийство собственной жены, Александр был приговорен к 10 годам каторжных работ, после которых живет на поселении в Сибири.
Однажды повествователь, проезжая мимо дома Александра, увидел свет и понял, что бывший заключенный что-то пишет. Несколько позже рассказчик узнал о его смерти, а хозяйка квартиры отдала ему бумаги покойного, среди которых была тетрадка с описанием тюремных воспоминаний. Свое творение Горянчиков назвал «Сцены из Мертвого дома». Дальнейшие элементы композиции произведения представляют 10 глав, раскрывающие реалии лагерной жизни, повествование в которых ведется от лица Александра Петровича.
Система персонажей произведения достаточно разнообразна. Однако «системой» в истинном значении этого термина ее назвать нельзя. Персонажи появляются и исчезают вне сюжетной структуры и логики повествования. Герои произведения – это все те, кто окружает заключенного Горянчикова: соседи по бараку, другие заключенные, работники лазарета, надзиратели, военные, жители города. Понемногу рассказчик знакомит читателя с некоторыми заключенными или персоналом лагеря, как бы невзначай повествуя о них. Существуют доказательства реального существования некоторых персонажей, чьи имена были несколько изменены Достоевским.
Главным героем художественно-документального произведения является Александр Петрович Горянчиков, от чьего лица ведется повествование. Его глазами читатель видит картины лагерной жизни. Через призму его отношения воспринимаются персонажи окружающих каторжников, а по окончании его срока заключения обрывается повесть. Из повествования мы больше узнаем о других, нежели об Александре Петровиче. Ведь по сути, что читатель знает о нем? Горянчиков был осужден за убийство жены из ревности и приговорен к каторге на 10 лет. В начале повести герою 35 лет. Спустя три месяца он умирает. Достоевский не акцентирует максимальное внимание на образе Александра Петровича, так как в повести есть два более глубоких и важных образа, которые сложно назвать героями.
В основе произведения образ российского лагеря для каторжников. Автор подробно описывает быт и околицы лагеря, его устав и распорядок жизни в нем. Рассказчик размышляет о том, как и почему люди оказываются там. Кто-то преднамеренно совершает преступление с целью уйти от мирской жизни. Многие из заключенных – настоящие преступники: воры, аферисты, убийцы. А кто-то совершает преступление, защищая свое достоинство или честь своих близких, например, дочери или сестры. Есть среди заключенных и неугодные современной автору власти элементы, то есть политические заключенные. Александру Петровичу непонятно, как можно их объединить все их вместе и наказывать практически одинаково.
Достоевский дает имя образу лагеря устами Горянчикова – Мертвый дом. Этот аллегорический образ раскрывает отношение автора к одному из главных образов. Мертвый дом – то место, где люди не живут, а существуют в ожидании жизни. Где-то глубоко в душе, пряча от насмешек других заключенных, лелеют надежду о свободной полноценной жизни. А некоторые лишены даже ее.
Главным образом произведения, без сомнения, является русский народ, во всем своем разнообразии. Автор показывает различные слои русских по национальности людей, а также поляков, украинцев, татар, чеченцев, которых в Мертвом доме объединила одна судьба.
Главная идея повести
Места лишения свободы, особенно на отечественном грунте, представляют собой особый мир, закрытый и неведомый другим людям. Живя обычной мирской жизнью, мало кто задумывается о том, каково это место содержания преступников, заключение которых сопровождается нечеловеческими физическими нагрузками. Пожалуй, лишь тот, кто побывал в Мертвом доме, имеет представление об этом месте. Достоевский с 1954 по 1954 года находился в каторжном заключении. Писатель поставил перед собой цель – показать все особенности Мертвого дома глазами заключенного, что и стало основной идеей документальной повести.
Сначала Достоевского ужасала мысль о том, среди какого контингента он находится. Но склонность к психологическому анализу личности привела его к наблюдениям за людьми, их состоянием, реакциями, поступками. В первом письме по выходу из острога Федор Михайлович писал брату, что четыре года, проведенные среди реальных преступников и невинно осужденных людей, он не потерял даром. Пусть он не узнал России, зато русский народ он узнал хорошо. Настолько хорошо, как его, быть может, не узнал никто. Еще одной идеей произведения является отражение состояния заключенного.
«Записки из Мертвого дома» - произведение необычного жанра, с которым Ф.М.Достоевский вновь вошел в русскую литературу, вернул ему известность и признание. Это было открытием новой темы - русская каторга. «Записки из Мертвого дома» задали канон русской лагерной прозе своей безыскусственностью и простотой изображения земного ада, который хватает вас за горло и не отпускает до конца.
Если поискать предшественников, то, скорее всего, это «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», там есть описание тюремных страстей которые испытал мятежный Аввакум, но первое всеобъемлющее описание «каторжных нор» - это, конечно, «Записки из Мертвого дома».
После открытия Достоевского началась целая серия «каторжных» произведений. Среди документальных книг можно назвать «Сибирь и каторгу» С.В. Максимова, «Остров Сахалин» А. П. Чехова, к ним примыкает «Сибирь и ссылка» американского путешественника и публициста Джона Кеннана. В XX веке усовершенствованная советская каторга получила освещение в новых художественных открытиях Александра Солженицына, Варлама Шаламова... Есть очень важные переклички между ними. Остановлюсь только на одной. Чехов по поводу каторжного острова Сахалина писал, что «мы обязаны ездить туда на поклонение, как турки ездят в Мекку. Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски».
Это перекликается с тем, что писал Достоевский за полвека до этого: «И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром!». Очень часто сравнивали «Записки из Мертвого дома» с изображением ада в «Божественной комедии» Данте: вот такой новый, земной ад.
Фигура повествователя
Давайте посмотрим, как написано это произведение. Речь о каторге повествует не сам Достоевский. Это не документальная проза, это все-таки художественная проза. Писатель придумывает рассказчика, повествователя: некто Александр Петрович Горянчиков, который отбыл 10 лет каторги за убийство жены, вероятно, как мы догадываемся из ревности, и теперь в конце жизни пишущий вот эти записки. Фигура Горянчикова получилась достаточно условная, не совсем развернутая биографически. Возможно, она в этом своем сюжете преступления развернется и получит продолжение у Л.Н.Толстого в «Крейцеровой сонате».
Мы, конечно, понимаем, что за Александром Петровичем спрятался сам Федор Михайлович, может быть потому, что он не мог писать о себе, поскольку был политическим преступником, и, конечно, цензура бы не пропустила, а это произведение от лица уголовного преступника написано. Перед нами разворачивается картина каторги в самых разных ее проявлениях, и эти картины как бы нанизываются друг на друга, как звенья кандалов, в которых Достоевский провел эти четыре года. Но у этих картин есть очень важные подоплеки: психологические, нравственные и даже философские.
Фигура Горянчикова - изобретение Достоевского не только вынужденное, но имеющее определенный художественный смысл. И когда мы в XX веке читаем «Один день Ивана Денисовича», мы понимаем, что Солженицын вернулся к такому же приему- увидеть каторгу глазами выжившего на ней каторжника.
«Перерождение убеждений»
Но повторяю, за этой книгой стоит Достоевский и его, как он выражался, «перерождение убеждений». Что с ним случилось на каторге? Что ему открыла каторга как писателю, как человеку? Ведь на каторгу пришел участник социалистического кружка М.Б. Петрашевского, испытавший на себе влияние В.Г. Белинского, о котором позднее вспоминал: «В новые нравственные основы социализма он верил до безумия и без всякой рефлексии; тут был один лишь восторг… Но ему надо было низложить религию, из которой вышли нравственные основания отрицаемого им общества. Семейство, собственность, нравственную ответственность личности он отрицал радикально». Обращаю внимание на эту последнюю фразу: «Семейство, собственность и нравственную ответственность личности он отрицал радикально».
В 1840-е годы, когда распространялись эти новые идеи, широкую известность приобрела одна фраза, принадлежавшая французу П.-Ж. Прудону. В 1840 году он выпустил книгу «Что такое собственность?» и на этот вопрос ответил краткой фразой, которая стала крылатой: «Собственность - это кража». Характерно, что сам Прудон не отвергал совсем уж частную собственность и даже полагал ее условием свободы, но бойкие фразы имеют такую особенность: они перерастают своих авторов.
Итак, отрицание ответственности личности и отрицание собственности. Достоевский попал на каторгу, и, по существу, оказался в той же самой фаланстере, которая рисовалась воображению Белинского и его последователей. Понятно, что не каторга рисовалась, понятно, что они мечтали о каком-то новом граде, где все будут равны, все будут одинаково трудиться и не будет собственности. Современные исследователи, в частности, Валентин Александрович Недзвецкий «Записки из Мертвого дома» называет «первой антиутопией», и только за ней последовали другие: последовала «История одного города» Щедрина - финальный город Непреклонск, казарменный город Угрюм-Бурчеева - ну, а в XX веке и Замятин, и Оруэлл, и другие.
То есть получается, что Достоевский на каторге оказался в сообществе, где нет собственности, где все равны в своей несвободе и всецело подчиняются диктату благодетельной верховной власти (плац-майор в чем-то даже круче Угрюм-Бурчеева). И Достоевский, наконец, приходит к очень важной мысли, которая отвергает постулат Прудона. Вот что он здесь пишет: «Без труда и без законной, нормальной собственности человек не может жить, развращается, обращается в зверя. И потому каждый в остроге вследствие естественной потребности и какого‑то чувства самосохранения имел «свое мастерство и занятие», чтобы ту самую хоть какую-то собственность иметь. И дальше Достоевский выдает замечательный афоризм. Он говорит о том, что без денег на каторге выжить было невозможно: «Деньги есть чеканенная свобода». «Деньги есть чеканенная свобода, а потому для человека, совершенно лишенного свободы, они дороже вдесятеро». Вот какие новые соображения приходят ему в голову.
Ну и вот общий труд: труд фаланстеры и труд каторги, там и здесь обязательный - труд, который лишается своего смысла, когда нет собственности. Вот что Достоевский-Горянчиков пишет о каторжном труде: «Самая работа, например, показалась мне совсем не так тяжелою, каторжною, и только довольно долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она - принужденная, обязательная, из-под палки. Мужик на воле работает, пожалуй, и несравненно больше, иногда даже и по ночам, особенно летом; но он работает на себя, работает с разумною целью, и ему несравненно легче, чем каторжному на вынужденной и совершенно для него бесполезной работе. Мне раз пришла мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием.., то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы. Если теперешняя каторжная работа и безынтересна и скучна, то она разумна: арестант делает кирпич, копает землю, штукатурит, строит; в работе этой есть смысл и цель. Каторжный работник иногда даже увлекается ею, хочет сработать ловчее, спорее, лучше».
Здесь неизбежна параллель с «Одним днем Ивана Денисовича». Большую часть этого рассказа занимает изображение труда и увлеченность трудом мастеровитых каторжников, которые сами себе поставили цель, и работа приобрела хоть какой-то смысл, перестала быть обязаловкой, грозившей ведь и всему социалистическому мироустройству. Вот такие открытия делает Достоевский (а за ним и Солженицын), они то и повели его к тому, что он называет «перерождение убеждений».
Внутри народной жизни
Другая нестерпимая каторжная мука, о которой пишет Достоевский - это вынужденное общее сожительство, еще один вид несвободы. Это вынужденное сожительство усложнялось еще тем, что все таки Достоевский был дворянин, и на одних с ним нарах оказались простые мужики, народ, который враждебно относился к «барам», чужакам. И Достоевский здесь открыл для себя страшную бездну, разверзшуюся между народом и образованным классом. Он пишет по этому поводу: «Как ни будь он [дворянин] справедлив, добр, умен, его целые годы будут ненавидеть, презирать все, целой массой; его не поймут, а главное - не поверят ему… Не свой человек, да и только». «Они [то есть дворяне] разделены с простонародьем, - продолжает Достоевский, - глубочайшею бездной».
Достоевский даже такую метафору сочиняет: он говорит об отличительном запахе , что мужик по запаху может определить своего и чужого ему человека. Отчуждение это имело глубокие исторические корни: после переворота Петра I Россия окончательно раскололась на две неравных половинки - образованное сословие и народ. Потом, накануне катастрофы, Блок с болью будет говорить о разъединении интеллигенции и народа. Пропасть между ними все более и более разрасталась, и Достоевский это ощутил на собственной шкуре. Русская классическая литература XIX века одной из своих главных целей поставила соединить эти, как бы разошедшиеся половинки другой планеты, путем познания, изучения народной массы.
У Пушкина, Лермонтова, мы обнаруживаем еще пока не утраченную способность перевоплощения в народное сознание. Достоевский особенно ценил такие произведения, как стихотворение Пушкина «Сват Иван, как пить мы станем» (юморное словцо от человека из народа), «Песня про купца Калашникова» Лермонтова. И что очень важно заметить, Пушкин начал также расследование феномена пугачевщины, пророчески угадав грядущую национальную катастрофу.
Начиная с Гоголя русская литература заняла позицию внимательного и сочувственного наблюдателя народной жизни. Это есть в «Мертвых душах», по этому пути пошел Тургенев (напомню о его «Записках охотника», «Муму»), Григорович («Деревня», «Антон-Горемыка»), Писемский («Плотничья артель»), Лев Толстой («Утро помещика», «Кавказские рассказы», «Севастопольские рассказы»), Салтыков-Щедрин (народные главы в «Губернских очерках»).
Это всё наблюдатели, а перевоплощение на манер пушкинско-лермонтовского нашло, пожалуй, продолжение в поэзии Некрасова, где зазвучали народные голоса, хотя и как наблюдатель, народоописатель Некрасов восхищал Достоевского, например, в стихотворении «Влас» «величавым образом» мужика. Можно вспомнить Лескова, который вот эту стихию народной жизни, ее смех и горе и в то же время ее праведничество, пытался передать в своих сказовых стилизациях. Можно сказать, что вообще вся русская литература XIX века была своеобразным хождением в народ. Русские писатели открывали свой собственный народ, как Колумб Америку. И совершенно особую роль в этом движении русской литературы сыграла книга Достоевского «Записки из Мертвого дома», потому что здесь не просто наблюдатель, здесь человек, который оказался в гуще народной среды и испытал на себе ее законы.
Одно дело - со стороны наблюдать народную жизнь, а другое - оказаться внутри нее. Этот переход границы произвел потрясающее впечатление на Достоевского. Я в прошлый раз уже говорил о кризисе, о котором он написал Наталье Дмитриевне Фонвизиной. Столкнувшись с народом - Достоевский прошел через кризис отчуждения.
Обратимся к письму, которое он пишет буквально через неделю после выхода с каторги. Это письмо к брату в начале 1854 года - своеобразный конспект будущей книги, которая только через пять лет напишется. Вот что он здесь говорит: «Это народ...