Лучшие минуты жизни князя андрея. Все школьные сочинения по литературе Лучшие моменты жизни князя андрея

Введение.

«Война и мир» - роман, отличающийся многообразием мотивов и сложностью жанровой структуры. Не случайно произведение называют романом-эпопеей. Здесь одновременно изображаются судьбы народа и отдельной личности, находящиеся в тесной взаимосвязи. Роман представляет собой сложный философско-исторический синтез. Роль каждого героя в произведении определяется не только его личной судьбой, взаимоотношениями в семье и обществе; эта роль намного сложнее: оценка личности происходит не столько на бытовом, сколько на историческом уровне, затрагиваются уже не материальные, а духовные пласты человеческого сознания.

В произведении ставится сложный философский вопрос о роли личности в истории, о связи человеческого чувства и материальности мира и одновременно о влиянии исторических событий на судьбу нации и каждого человека в отдельности.

С целью наиболее полно раскрыть характер героя, его внутренний мир, показать эволюцию человека, постоянно ищущего правду, пытающегося понять свое место и назначение в жизни, Толстой обращается к историческому сюжету. В романе описываются военные события 1805 – 1807 годов, а также Отечественная война 1812 года. Можно сказать, что война как некая объективная реальность становится главной сюжетной линией романа, и поэтому судьбы героев необходимо рассматривать в едином контексте с этим «враждебным» человечеству событием. Но одновременно война в романе имеет более глубокое понимание. Это поединок двух начал (агрессивного и гармонического), двух миров (естественного и искусственного), столкновение двух жизненных установок (правды и лжи).

Но, так или иначе, война становится судьбой для многих героев, и именно с этой позиции следует рассматривать эволюцию главного героя романа Андрея Болконского. Не случайно князь Андрей называет войну «величайшей войной». Ведь здесь, на войне, наступает перелом в его сознании; ища правду, он вступает на «дорогу чести», на путь нравственных исканий.

1.Знакомство с Андреем.

В огромной эпопее Толстого есть несколько героев, судьбу которых он раскрывает особенно внимательно. К числу их принадлежат, прежде всего, Андрей Болконский. Знакомя читателей с Андреем Болконским, Толстой рисует портрет своего героя. Князь Андрей Болконский был небольшого роста, весьма красив с определёнными и сухими чертами. В салоне Шерер, где мы впервые встречаем его, у него усталый, скучающий взгляд, часто «гримаса портит его красивое лицо». Но когда к нему подошёл Пьер, Болконский «улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой». При беседе с Пьером «его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым ярким блеском». И так везде и всегда: сухой, гордый и холодный со всеми, кто неприятен ему (а ему неприятны карьеристы, бездушные эгоисты, бюрократы, умственные и нравственные ничтожества), князь Андрей добр, прост, искренен, откровенен. Он уважает и ценит тех, в ком видит серьёзное внутреннее содержание. Князь Андрей - богато одарённая натура. У него незаурядный ум, отличающийся склонностью к серьёзной, глубокой работе мысли и самоанализу при этом он вовсе чужд мечтательности и связанного с нею «туманного философствования» Однако это не сухой, рассудочный человек. У него богатая душевная жизнь глубокие чувства. Князь Андрей - человек сильной воли активная, творческая натура, он стремится к широкой общественной и государственной деятельности. Эта потребность поддерживается в нём присущим ему честолюбием, стремлением к славе и власти. Следует сказать, однако, что князь Андрей не способен к сделкам с совестью. Он честен, и стремление к славе сочетается у него с жаждой бескорыстного подвига.

Мы узнаем, что по желанию отца, старого заслуженного генерала, Болконский начал военную службу с низших чинов, что уважение к армии и простому солдату стало для него принципом жизни. Мы знаем, что его отец живет историей русской армии и учредил премию тому, кто напишет историю суворовских войн. Поэтому вполне логично и понятно решение князя Андрея, оставив беременную жену, идти на войну, совершенствовать свое предназначение высшего офицера, талант и способность стратега. По должности своей и связям он попадает адъютантом в штаб Кутузова, но сразу следует сказать, что это для него не удобное, безопасное местечко, не удачный случай сделать карьеру и получить награду, а большие возможности проявить себя, простор для его развивающегося таланта военачальника и командира.

Отправляя с сыном письмо Михаилу Илларионовичу, другу и бывшему сослуживцу, старый князь пишет, чтоб он сына «в хо290 рошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность». При этом утверждает как незыблемое правило: «Николая Андреевича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет». Это на фоне суеты прочих великосветских особ, собирающих рекомендательные письма и правдами и неправдами, просьбами и унижениями пристраивающих своих сыновей в адъютанты! Поражает напутственное слово отца, навечно врезаясь в память и сердце, и достойный ответ сына:

«- Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне, старику, больно будет... - Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: - А коли узнают, что ты себя повел не как сын Николая Болконского, мне будет... стыдно! - взвизгнул он. - Этого вы могли бы и не говорить мне, батюшка, - улыбаясь, сказал сын».

Наверное, единственная просьба князя Андрея к отцу - если его убьют, не отдавать жене сына - тоже связана с этим «стыдно», потому что в высшем свете, в близком окружении его жены, мальчику не дадут такого воспитания, как в доме Болконских. Лев Толстой не просто показывает нам князя Андрея в деле. Мы видим до мелочей поведение князя во время разговоров, его умение дать отпор зарвавшемуся наглецу, защитить перед всеми несправедливо забытого человека, дать спокойный, разумный совет и не дать вспыхнуть назревающей ссоре. Мы видим не показную, а настоящую храбрость и благородство, истинное понимание воинской дисциплины и служение Отечеству.

Сложная и глубокая натура, князь Андрей живёт в период общественного возбуждения, которое охватило образованные круги дворянства в годы Отечественной войны, в той атмосфере, в которой формировались будущие декабристы. В такой обстановке глубокий, трезвый ум князя Андрея, обогащенный разнообразными знаниями, критически относясь к окружающей действительности, ищет смысла жизни в деятельности, которая принесла бы ему моральное удовлетворение. Война разбудила в нём честолюбие. Головокружительная карьера Наполеона заставляет и его мечтать о своём «Тулоне», но он думает завоевать его не уклонением в штабе от опасностей, а в бою, своей храбростью.

1.1. Шенграбенское сражение и поле боя под Аустерлицем.

На протяжении всей жизни Андрей Болконский мечтает о «своем Тулоне». Он мечтает на глазах у всех совершить подвиг, чтобы, доказав свою силу и бесстрашие, окунуться в мир славы, стать знаменитостью. «Туда-то я буду послан, - думал он, - с бригадой или дивизией, и там-то со знаменем в руке я пойду вперед и сломлю все, что будет передо мной». На первый взгляд это решение кажется вполне благородным, оно доказывает мужественность и решительность князя Андрея. Отталкивает лишь то, что не на Кутузова, а на Наполеона он ориентирован. Но Шенграбенское сражение, а именно встреча с капитаном Тушиным, становится первой трещиной в системе взглядов героя.

Во время Шенграбенского сражения князь Андрей, единственный из посланных с приказом штабных офицеров, доберется до батареи капитана Тушина и не только передаст приказ отступать, но и лично поможет, под пулями, в пыли, снять и эвакуировать орудия, то есть поступит как товарищ и соратник, как настоящий мужчина. Не ставя себе в заслугу этот поступок (как это сделали бы многие штабные офицеры), князь Андрей скажет об этом на совете, только чтобы отметить заслуги капитана Тушина, взволнованный тем, что этого человека незаслуженно ругают: «...Успехом этого дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой». Себя, стоявшего рядом с ним под пулями, он и не подумает причислить к героям! Более того, Л. Толстой нам покажет столкновение в душе князя Андрея желаемого с реальным, когда ему «было грустно и тяжело», потому что увиденное им на войне «было так странно, что непохоже на то, чего он надеялся». Болконского возмущает отношение многих высших офицеров к войне, их желание не помочь армии, а прежде всего сберечь себя, получив при этом награду и продвижение. Поэтому так гневно он одергивает адъютанта Жеркова, посмевшего за спиной смеяться над генералом Маком - командиром разбитой армии союзников. Сколько сдержанной ярости и осуждения в словах Болконского: «Мы или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху, и печалимся общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела».

Отделяя себя от этих «мальчишек», этих штабных лакеев, князь Болконский все же не даст никому безнаказанно оскорблять честь офицера штаба. И это не абстрактное понимание чести мундира, это уважение к настоящим командирам и умение защитить собственное достоинство. На неуместное замечание о «штабных молодчиках» он отвечает Николаю Ростову спокойно и гордо, но при этом говорит, что сейчас «всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли», где у них будет общий соперник.

Шенграбен, несомненно, сыграл положительную роль в жизни князя Андрея. Благодаря Тушину Болконский меняет свой взгляд на войну. Оказывается, война не средство достижения карьеры, а грязная, тяжелая работа, где совершается античеловеческое дело. Окончательное осознание этого приходит к князю Андрею на Аустерлицком поле. Он хочет совершить подвиг и совершает его. В решающий момент Болконский берет в руки знамя и с криком “Ура!” ведет за собой солдат – вперед, к подвигу и славе. Но волей судьбы одна шальная пуля не дает князю Андрею завершить свое триумфальное шествие. Он падает на землю. Но вспоминает он позже не свой триумф, когда бежал на французов со знаменем в руках, а высокое небо Аустерлица. Андрей видит небо – так, как его, наверное, никто никогда больше не увидит. «Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

Знамя и небо - важные символы в романе. Знамена в произведении фигурируют несколько раз, но все же это не столько символ, сколько простая эмблема, не заслуживающая серьезного отношения. Знамя олицетворяет собой власть, славу, некую материальную силу, что отнюдь не приветствуется Толстым, отдающим предпочтение духовным ценностям человека. Поэтому не случайно в романе Тушин спотыкается о древко знамени, не случайно князь Андрей вспоминает не себя со знаменем в руках, а высокое, вечное небо. Аустерлиц - вторая трещина во взглядах князя Андрея на жизнь и на войну. Герой испытывает глубокий нравственный кризис. Он разочаровывается в Наполеоне, прежних ценностях, понимает истинный, античеловечный смысл войны, «кукольной комедии», разыгранной императором. Отныне идеалом для князя Андрея становится Небо, Бесконечность и Высота: «Он узнал, что это был Наполеон - его герой, но в ту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками».

Символично и то, что князь Андрей получает ранение в голову. Это говорит о превосходстве духовного начала над интеллектуальным, аристократическим, о правильности выбранного героем пути. Осознание близкой смерти дает князю Андрею силы на выживание, возрождает к новой жизни. Аустерлиц оказал большое влияние на формирование взглядов Андрея Болконского, помогал определить герою истинные жизненные ценности, и после Аустерлицкого сражения князь Андрей учится жить по этим новым, неведомым ему ранее законам.

1.2. Возвращение князя Андрея домой.

Возвращаясь домой, князь Андрей мечтает начать новую жизнь уже не с "маленькой княжной" с "беличьим выражением" лица, а с женщиной, с которой надеется, наконец, создать единую семью.

Но возвращение Андрея Болконского домой не было радостным. Рождение ребенка и одновременно смерть жены, перед которой он чувствовал свою нравственную вину, углубили его духовный кризис. Болконский безвыездно живет в деревне, занимаясь хозяйством и воспитанием сына Николеньки. Ему кажется, что жизнь его уже кончена. Отказавшись от идеала славы и величия, придававшего смысл его жизни, князь Андрей лишается радости существования. Пьера встретившегося со своим другом поразила происшедшая в нем перемена. Слава как цель жизни была ложна. Андрей Болконский убедился в этом на собственном опыте. То чего ему не доставало открывается в споре с Пьером, вернувшим князя Андрея к жизни.

«Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти», - говорит князь Андрей. «Надо жить, надо любить, надо верить», - убеждает его Пьер. Он убеждал своего друга, что нельзя жить только для себя, что вот он « жил для себя и погубил свою жизнь». Князь Андрей жил ради похвалы других, а не ради других как он говорит. Ведь ради похвалы он готов был жертвовать жизнью даже самых близких людей.

Позже они перешли от первоначального спорного вопроса к другим предметам. Оказалось что ответ на проблему: жить для себя или для людей зависит от решения других фундаментальных проблем. И в процессе обсуждения герои пришли к согласию в одном пункте: делать добро людям можно только при условии существования Бога и вечной жизни. «Ежели есть Бог и есть будущая жизнь то, есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их». На страстную речь Пьера князь ответил не отрицанием, а словами сомнения и надежды: «Да, коли бы это так было!».

В конце концов, в споре князь Андрей, кажется, вышел победителем. На словах он являл свой скепсис, и неверие, а на деле в тот момент переживал иное: веру и потому радость. Пьер не переубедил своего друга, тот не узнал от него что-либо новое, неизвестное ранее. Пьер пробудил в душе князя Андрея то, что было в ней. А это - лучше и бесспорнее всяких идей.

Князь Андрей оспаривает мысль Пьера о необходимости приносить людям добро, но то, что служит ей основанием - вечную жизнь Бога он ставит под сомнение, но не отрицает. Существование Бога разумеется невозможно доказать но поэтому же нельзя и опровергнуть. Князь Андрей сомневается, но жаждет, страстно хочет, чтобы был Бог, и была вечная жизнь. И эта жажда, пробужденная Пьером и становиться силой изменяющей жизнь Болконского преображающей его самого. Под влиянием Пьера началось духовное возрождение князя Андрея.

После поездки в свои рязанские поместья «князь Андрей решился ехать в Петербург и придумал разные причины этого решения. Целый ряд разумных логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить ежеминутно был готов к его услугам». Сначала решил ехать, а потом придумал причины. Это решение вызревало в душе героя в течение года: именно столько прошло после разговора князя Андрея с Пьером на пароме.

За это время князь Андрей сделал многое. Он исполнил «все те предприятия по имениям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата». Князь Андрей решил ехать в Петербург, чтобы принять деятельное участие в преобразованиях, которые намечались в начале царствования Александра I.

Но заметим, что автор сообщает о реформах Болконского между делом, уделяя им всего несколько строк. Зато подробно рассказывает о поездке князя Андрея в Отрадное - имение Ростовых. Здесь у героя формируется новое понимание жизни.

2. Андрей и Наташа.

«В Отрадном князь Андрей впервые встречается с Наташей Ростовой. По дороге к Ростовым, проезжая через рощу, он обратил внимание на то, что береза, черемуха и ольха, почувствовав весну, покрывались зеленой листвой. И только старый дуб «один не хотел подчиняться обаянию, весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца». Одухотворяя природу, ища в ней созвучия своему настроению, князь Андрей думал: «Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, наша жизнь кончена!» Он невеселый и озабоченный подъезжал к дому Ростовых. Вправо из-за дерева он услыхал женский веселый крик и увидал бегущую толпу девушек. Впереди бегущая девушка что-то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, побежала назад. Князю Андрею вдруг стало от чего-то больно.» Больно ему стало от того, что «эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование». Чувство испытанное князем Андреем при виде Наташи событие. Князь Андрей остается ночевать у Ростовых, его комната оказывается под комнатами Наташи и Сони и он невольно подслушивает их разговор. И снова ему становится досадно. Ему хочется, чтобы они сказали что-нибудь о нем. Но возвращаясь из Отрадного, он въехал опять в ту же березовую рощу. «Да, здесь, в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны, - подумал князь Андрей. - Да где он?» «Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колтыхаясь, в лучах вечернего солнца»… «Да это тот самый дуб»,- подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления»… «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. - Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо…чтобы не для одного меня шла моя жизнь…чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!» И здесь происходит окончательное и бесповоротное решение князя Андрея вернуться к активной жизни. Оно было вызвано непосредственно беспричинным весенним чувством радости природными силами сродни тем, что преобразили старое дерево. Но все же оно явилось как завершающее звено в цепи событий открывшихся враз князю Андрею в их ясной и несомненной связи. «Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и тоже время вспомнились ему». Лучшие минуты не обязательно самые счастливые. Лучшие - это самые значительные самые важные минуты жизни героя.

В Петербурге князь Андрей принял активное участие в подготовке реформ. Ближайшими помощниками царя в эту пору были Сперанский, по гражданской части, и Аракчеев, по военной. Встретившись в Петербурге с военным министром графом Аракчеевым, Болконский понял, что деспотизм, произвол и тупое невежество исходят от военного министра. Сперанский первое время вызывал в князе Андрее «страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда-то испытывал к Бонапарте». Князь Андрей, стремившийся к полезной деятельности, решил работать в комиссии по составлению новых законов. Он вел отдел «Права лиц»., Однако очень скоро ему пришлось разочароваться и в Сперанском, и в той работе, которую он выполнял. Болконский понял, что в условиях дворцовой бюрократической среды полезная общественная деятельность невозможна.

Позже князь Андрей встречается с Наташей на её первом балу. Граф Безухов просит Андрея Болконского пригласить Ростову и тем самым сближает Андрея и Наташу. Когда князь Андрей танцевал с Наташей «один из веселых котильонов перед ужином», он напомнил ей об их встрече в Отрадном. В этом есть некая символичность. В Отрадном произошла первая встреча князя Андрея и Наташи, их формальное знакомство, а на балу - их внутреннее сближение. «Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами все это понимаем», - и еще многое сказала князю Андрею улыбка Наташи.

Толстой, очевидно, подчеркивает будничность состояния героя еще не осознавшего всей важности происшедшего. Очарование Наташи ее влияние начинают сказываться на судьбе князя Андрея. У героя появляется новый взгляд на мир все изменяющий: то что казалось самым главным смыслом жизни обесценивается. Любовь к Наташе показывает, дает князю Андрею новую меру истинного в жизни. Перед новым чувством героя меркнет та его жизнь, смыслом которой были политические интересы преобразований. И Пьер под влиянием чувства князя Андрея к Наташе разочаровался в своей жизни. «И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру». Все то, в чем он находил удовлетворение и радость, потеряло вдруг в его глазах всякое значение.

Так в душе князя Андрея столкнулись две силы два интереса общий и личный. И общий поблек, оказался ничтожным.

В семье Ростовых никто до конца не был уверен в подлинности отношений между Натальей и Андреем. Андрея все равно воспринимали как чужого человека, хотя и оказывали ему свойственные для Ростовых радушные приемы. Вот почему, когда Андрей просил руки Натальи у ее матери, она со смешанным чувством отчужденности и нежности на последок поцеловала Андрея, желая любить его как своего сына, но в глубине души чувствуя его инородность.

Сама Наталья, после того как в визитах Андрея к Ростовым наступил перерыв, была в начале сильно разочарована и огорчена, но потом говорится, что однажды она перестала ждать, и занялась своими обычными делами, которые были заброшены после знаменитого бала. Жизнь Натальи словно бы вновь вошла в прежнее русло. Все, что происходите Натальей воспринимается с облегчением, ведь так лучше для нее да и для всей семьи Ростовых. Опять в семью вернулись гармония и мир, однажды нарушенный вдруг начавшимися отношениями между Натальей и Андреем.

И вот неожиданно, в этот самый момент происходит решающий визит князя Андрея. Наталья взволнована: вот сейчас решится ее судьба, а еще утром все как будто встало на свои места. Все происходящее вызывает страх в ее душе, но вместе с тем и естественное женское желание – быть любимой человеком, которого она и сама, кажется, любит, и стать его женой. Наталья поглощена собственными чувствами, она оглушена неожиданным поворотом событий, и даже не слышит, как Андрей говорит о необходимости ждать один год до свадьбы. Весь мир существует для нее здесь и сейчас, и вдруг вся ее судьба отодвигается на один год!

Окончательное возрождение Андрея к жизни происходит благодаря его встрече с Наташей Ростовой. Любовь Ростовой и Болконского самое прекрасное чувство в романе. Поэтичностью, прелестью веет описание лунной ночи и первого бала Наташи. Кажется, это любовь с первого взгляда. Но они были представлены друг другу. Точнее будет назвать это каким-то внезапным единением чувств и мыслей двух малознакомых людей. Они поняли друг друга внезапно, с полувзгляда, почувствовали что-то объединяющее их обоих, соединились души. Общение с ней открывает Андрею новую сферу жизни - любовь, красоту, поэзию. Андрей помолодел рядом с Наташей. Он стал непринужденным и естественным рядом с нею. А ведь из многих эпизодов романа видно, что Болконский мог оставаться самим собою лишь с очень немногими людьми. Но именно с Наташей ему не суждено быть счастливым, потому что между ними нет полного взаимопонимания. Наташа любит Андрея, но не понимает и не знает его. И она тоже остается для него загадкой со своим собственным, особенным внутренним миром. Если Наташа живет каждым мгновением, не в состоянии ждать и откладывать до определенного времени момент счастья, то Андрей способен любить на расстоянии, находя особую прелесть в ожидании предстоящей свадьбы с любимой девушкой. Разлука оказалась слишком трудным испытанием для Наташи, ибо она в отличие от Андрея не способна думать о чем-то другом, занять себя каким-то делом. История с Анатолем Курагиным разрушает возможное счастье этих героев. Теперь хочется задать вопрос себе. Почему же Наташа, глубоко любя Андрея, неожиданно влюбляется в Анатоля? По-моему, это довольно простой вопрос, и судить строго Наташу не хочется. У нее изменчивый характер. Она реальный человек, которому не чуждо все мирское. Ее сердцу присущи простота, открытость, влюбчивость, доверчивость. Наташа явилась загадкой для самой себя. Она порой не думала, что делала, а открывалась навстречу чувствам, распахивая обнаженную душу.

Князь держит себя в руках, узнав о неверном шаге Наташи, даже с лучшим другом не хочет говорить об этом. «Я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить, я не могу» - говорил Андрей Пьеру. Болконский ищет личной встречи с Анатолием Курагиным, чтобы найти повод поссориться и вызвать его на дуэль, не вмешивая в эту историю Наташу, даже сейчас бережно, по-рыцарски, относясь к девушке. Война 1812 года, общая опасность, нависшая над страной, по-настоящему вернет князя Андрея к жизни. Теперь уже не желание проявить свой офицерский талант, найти «свой Тулон» движет им, а человеческое чувство обиды, гнева на захватчиков родной земли, желание отомстить. Он воспринимает наступление французов как личное горе. «Имел удовольствие не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об имениях и родном доме... отца, который умер с горя. Я смоленский», - отвечает князь на вопрос о своем участии в военных действиях. И мы отмечаем, что он отвечает незнакомому офицеру по-русски, и сказать о себе «я смоленский», мог простой солдат.

Но настоящая любовь все-таки победила, проснулась в душе Наташи немного спустя. Она поняла, что тот, кого она боготворила, кем восхищалась, кто был ей дорог, жил в ее сердце все это время. Но гордый и самолюбивый Андрей не в состоянии простить Наташе ее ошибку. А она, испытывая мучительные угрызения совести, считает себя недостойной такого благородного, идеального человека. Судьба разъединяет любящих людей, оставляя в их душах горечь и боль разочарования. Но она же соединит их перед смертью Андрея, потому что Отечественная война 1812 года многое изменит в их характерах.

2.1. Отечественная война 1812 года.

Повествование о войне 1812 года Л. Н. Толстой начинает с суровых и торжественных слов: “12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие”. Толстой прославляет великий подвиг русского народа, показывает всю силу его патриотизма. Он говорит о том, что в Отечественной войне 1812 года “цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия”. К осуществлению этой цели были устремлены помыслы всех подлинных патриотов - от главнокомандующего Кутузова до рядового солдата.
К этой же цели стремятся и главные герои романа - Андрей Болконский и Пьер Безухов. За эту великую цель отдает жизнь юный Петя Ростов. Победы над врагом страстно желают Наташа Ростова и Марья Болконская.
Князя Андрея известие о вторжении вражеских войск в Россию застало в Молдавской армии. Он немедленно попросил фельдмаршала Кутузова перевести его в Западную армию. Здесь ему было предложено остаться при особе государя, но он отказался и потребовал назначения в полк, чем “навеки потерял себя в придворном мире”. Но это мало заботило князя Андрея. Даже его личные переживания - измена Наташи и разрыв с ней - отошли на второй план: “Новое чувство озлобления против врага заставило его забывать свое горе”. Чувство ненависти к врагу слилось у него с другим - “отрадным, успокоительным чувством” близости к настоящим героям - солдатам и боевым командирам. «В полку его называли наш князь, им гордились и его любили». Таким образом, в душевном обновлении князя Андрея главную роль сыграли простые русские солдаты.

Как свойственно любому человеку, перед таким знаменательным и решающим событием, как сражение, князь Андрей ощущал «волнение и раздражение». Для него это было очередное сражение, от которого он ожидал огромных жертв и в котором он должен был повести себя максимально достойно как командир своего полка, за каждого солдата которого он несёт ответственность…

«Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперёд по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Всё делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались…» – Здесь поражает холодность описания сражения. – «…Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтоб удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчёты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгивал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто-горькому, крепкому запаху…» Ну разве есть в этом отрывке хоть капелька той действительности, с которой князю Андрею вот-вот суждено столкнуться? Он не хочет, да и не может думать о жертвах, о «свистенье полетов», о «гуле выстрелов» потому, что это противоречит его, хоть и жёсткой, выдержанной, но человечной натуре. Но настоящее берёт своё: «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего-то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Ещё! Попало…» Он остановился и поглядел на ряды. «Нет, перенесло. А вот это попало». И он опять принимался ходить, стараясь сделать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи…»

Может быть, виной тому излишняя гордость или смелость, но на войне человеку никак не хочется верить в то, что самая страшная участь, только что постигшая его товарища, постигнет и его. Видимо, и князь Андрей относился к таким людям, но война беспощадна: каждый верит в свою уникальность на войне, а она бъёт по нему без разбора…

«Неужеди это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося чёрного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю эту жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…» – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.

Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… - он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь…»

В роковую минуту смертельного ранения князь Андрей испытывает последний, страстный и мучительный порыв к жизни земной: «совершенно новым, завистливым взглядом» он смотрит «на траву и полынь». И потом, уже на носилках, он думает: «Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что-то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю». Ощущая приближающийся конец, человек хочет прожить всю жизнь в миг, хочет узнать, что ожидает его там, в конце её, ведь осталось так мало времени…

Теперь перед нами совсем другой князь Андрей, и в оставшееся отведённое ему время ему предстоит пройти целый путь, словно переродиться.

2.2. Андрей после ранения.

Как-то не совмещается то, что после ранения переживает Болконский, и всё происходящее в реальности. Вокруг него хлопочет доктор, а ему словно всё равно, будто его уже и нет, будто незачем уже бороться и не за что. «Самое первое далёкое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными рукавами расстёгивал ему пуговицы и снимал с него платье… После перенесённого страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, - представились его воображению даже не как прошедшее, а как действительность». Он переживал лучшие мгновения своей жизни, и что может быть лучше воспоминаний из детства!

Рядом князь Андрей увидел человека, который показался ему очень знакомым. «Слушая его стоны, Болконский хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно стонал перед ним этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами…»

Из этого проникновенного отрывка чувствуется, как сильна стала любовь ко всему окружающему в князе Андрее более, чем борьба за жизнь. Всё прекрасное, все воспоминания были для него, как воздух, чтобы существовать в мире живом, на земле… В том знакомом человеке Болконский узнал Анатоля Курагина – своего врага. Но и здесь мы видим перерождение князя Андрея: «Да, это он; да, этот человек чем-то близко и тяжело связан со мною, - думал Болконский, не понимая ещё ясно того, что было перед ним. – В чём состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью?» – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел её в первый раз на бале 1810 года, с тонкою шеей и тонкими руками, с готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, ещё живее и сильнее чем когда-либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между ним и этим человеком, сквозь слёзы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил всё, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце…» Наташа Ростова – это ещё одна «ниточка», соединяющая Болконского с окружающим миром, это то, ради чего он всё ещё должен жить. И к чему ненависть, скорбь и страдания, когда есть такое прекрасное создание, когда уже ради этого можно жить и быть счастливым, ведь любовь – это удивительно исцеляющее чувство. В умирающем князе Андрее небо и земля, смерть и жизнь с попеременным преобладанием теперь борются друг с другом. Эта борьба проявляется в двух формах любви: одна – земная, трепетная и тёплая любовь к Наташе, к одной Наташе. И как только такая любовь пробуждается в нём, вспыхивает ненависть к сопернику Анатолю и князь Андрей чувствует, что не в силах простить его. Другая – идеальная любовь ко всем людям, холодноватая и внеземная. Как только эта любовь проникает в него, князь чувствует отрешённость от жизни, освобождение и удаление от неё.

Вот почему мы не можем предугадать, куда понесутся мысли князя Андрея в следующий миг: будет ли он «по-земному» скорбить о своей угасающей жизни, или проникнется «восторженной, но не земной», любовью к окружающим.

«Князь Андрей не мог удержаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями… «Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал. Вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что ещё оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!» Какое удивительное, чистое, окрыляющее чувство, должно быть, испытал князь Андрей! Но не будем забывать, что такой «рай» в душе даётся человеку совсем не легко: только прочувствовав границу между жизнью и смертью, только оценив по-настоящему жизнь, перед тем, как расстаться с нею, человек может подняться на такие высоты, которые нам, простым смертным, и не снились.

Теперь князь Андрей изменился, а значит изменилось и его отношение к людям. И как изменилось его отношение к самой любимой женщине на земле?..

2.3. Последняя встреча князя с Наташей.

Узнав о том, что раненый Болконский находится совсем рядом, Наташа, уловив момент, поспешила к нему. Как пишет Толстой, «на неё нашёл ужас того, что она увидит». Ей и в голову прийти не могло, какую перемену она встретит во всём князе Андрее; главным для неё в тот момент было просто увидеть его, быть уверенной в том, что он жив…

«Он был такой же, как всегда; но воспалённый цвет его лица, блестящие глаза, устремлённые восторженно на неё, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видела в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени… Он улыбнулся и протянул ей руку…»

Немного отвлекусь. Все эти внутренние и внешние перемены наталкивают меня на мысль о том, что человеку, обредшему такие духовные ценности и смотрящему на мир уже другими глазами, нужны какие-то другие вспомогательные, питающие силы. «Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что-то такое общее с евангелием. Потому-то он попросил евангелие». Князь Андрей находился словно под оболочкой от внешнего мира и наблюдал за ним в стороне от всех, и при этом мысли его и чувства оставались, если можно так сказать, не повреждёнными внешними воздействиями. Теперь он сам себе был ангелом-хранителем, спокойным, не страстно-гордым, а мудрым не по годам человеком. «Да, мне открылось новое счастье, неотъемлемое от человека, - думал он, лёжа в полутёмной тихой избе и глядя вперёд лихорадочно-раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви!..» И, на мой взгляд, именно Наташа своим появлением и заботой отчасти подтолкнула его к осознанию его внутреннего богатства. Она как никто другой знала его (хотя теперь уже меньше) и, сама того не замечая, давала ему силы на существование на земле. Если к любви земной добавилась божеская, то, наверное, как-то по-иному стал любить Наташу князь Андрей, а именно сильнее. Она была связующим звеном для него, она помогла смягчить «борьбу» двух его начал…

Простите! - сказала она шёпотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!

Я вас люблю, - сказал князь Андрей.

Простите…

Что простить? – спросил князь Андрей.

Простите меня за то, что я сделала, - чуть слышным, прерывным шёпотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрагиваясь губами, целовать руку.

Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, - сказал князь Андрей, поднимая рукой её лицо так, чтоб он мог глядеть в её глаза…

Даже измена Наташи с Анатолем Курагиным не имела теперь значения: любить, любить её сильнее прежнего – вот что было исцеляющей силой князя Андрея. «Я испытал то чувство любви», - говорит он, - «которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Всё любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческою любовью; но только врага можно любить любовью божескою. И от этого-то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека [Анатоля Курагина]. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческою любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить её…»

Любовь князя Андрея и Наташи была подвергнута многим жизненным испытаниям, но выдержала, выстояла, сохранила всю глубину и нежность.

Мне кажется, что, если забыть о физической боли от ранения, «болезнь» князя Андрея благодаря Наташе превратилась почти в рай, если не сказать больше, потому что какой-то частью души Болконский уже был «не с нами». Теперь он обрёл новую высоту, которую не хотел никому открывать. Как же он будет жить с этим дальше?..

2.4. Последние дни Андрея Болконского.

«Он был слишком хорош для этого мира».

Наташа Ростова

Когда здоровье князя Андрея, казалось бы, восстанавливалось, доктор не был рад этому, потому что считал, что либо Болконский умрёт сейчас (что лучше для него), либо месяцем позже (что будет намного тяжелее). Несмотря на все эти прогнозы, князь Андрей всё же угасал, но по-иному, так, что этого никто не замечал; может быть, внешне его здоровье улучшалось – внутренне он ощущал в себе бесконечную борьбу. И даже «когда привезли к князю Андрею Николушку [сына], испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей… не знал, что говорить с ним».

«Он не только знал, что умрёт, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчуждённости от всего земного и радостной и странной лёгкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое, далёкое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной лёгкости бытия, которую он испытывал, - почти понятное и ощущаемое…»

Поначалу князь Андрей боялся смерти. Но теперь он даже и не понимал страха перед смертью потому, что, выжив после ранения, он понял, что в мире нет ничего страшного; он начал осознавать, что умереть – это лишь перейти из одного «пространства» в другое, причём, не теряя, а обретая что-то большее, и теперь граница между этими двумя пространствами стала постепенно стираться. Физически выздоравливающий, но внутренне «увядающий», князь Андрей о смерти размышлял намного проще, чем другие; им казалось, что он вовсе уже не скорбит о том, что его сын останется без отца, что близкие потеряют любимого человека. Может быть, так оно и есть, но Болконского в тот момент волновало совсем другое: как же остаться на достигнутой высоте до конца жизни? И если мы даже немного завидуем ему в его духовном обретении, то как же соединить князю Андрею в себе два начала? По-видимому, князь Андрей и не знал, как это сделать, да и не хотел. Поэтому стал отдавать предпочтение началу божескому… «Чем дальше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провёл после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнью».

Андрею Болконскому снится сон. Скорее всего, именно он стал кульминацией в его душевных скитаниях. Во сне «оно», то есть смерть, не даёт князю Андрею закрыть за собой дверь и он умирает… «Но в то же мгновение, как он умер, он вспомнил, что спит, и в то же мгновение, как он умер, князь Андрей, сделав над собой усилие, проснулся… «Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение», - вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нём силы и ту странную лёгкость, которая с тех пор не оставляла его…» И вот борьба завершается победой идеальной любви – князь Андрей умирает. Значит, «невесомая» отданность смерти оказалась для него намного легче, чем соединение двух начал. В нём проснулось самосознание, он остался вне мира. Может быть, не случайно самой смерти как явлению строки в романе почти не отведены: для князя Андрея смерть настала не неожиданно, она не подкралась - это он ждал её долго, подготавливаясь к ней. Земля, к которой страстно потянулся князь Андрей в роковую минуту, так и не далась ему в руки, уплыла, оставив в его душе чувство тревожного недоумения, неразгаданной тайны.

«Наташа и княжна Марья теперь тоже плакали, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними».

Заключение.

Я могу сделать вывод, что духовные искания князя Андрея Болконского имели прекрасно подобранный Толстым исход: один из любимейших его героев был награждён таким внутренним богатством, что иного способа жить с ним, как выбрать смерть (защиту), и не найти. Автор не стёр князя Андрея с лица земли, нет! Он даровал своему герою благо, от которого тот не мог отказаться; взамен князь Андрей оставил миру всегда согревающий свет своей любви.

Андрей Болконский - единственный из героев «Войны и мира», чей путь продолжится и после его смерти. Образ литературного героя как бы продолжает свое развитие, приходя к логическому итогу. Останься князь Андрей жив, его место было бы в рядах декабристов, рядом с другом Пьером, со своим сыном - «впереди огромного войска» единомышленников. И сын Николинька, по сути мало помнящий отца, знавший его больше по рассказам, стремится, как и он, быть лучшим, быть полезным людям. Как похожи на слова князя Андрея мысли его сына: «Я только об одном прошу бога: чтобы было со мною то, что было с людьми Плутарха, и я сделаю то же. Я сделаю лучше. Все узнают, все полюбят меня, все восхитятся мною». Подрастает еще один человек, который пойдет «дорогою чести», для кого жить только для себя - «душевная подлость».

Библиография.

● Смирнова Л. А. Русская литература, советская литература, справочные материалы. Москва, «Просвещение», 1989г.

● Г. Ордынский. Жизнь и творчество Л. Н. Толстого. «Выставка в школе». Москва, «Детская литература», 1978г.

● Сахаров В. И, Зинин С. А. Литература. 10 класс: Учебник для общеобразовательных учреждений, Ч.2. Москва, «Русское слово», 2008г.

● Толстой Л. Н. Война и мир. Москва, «Художественная литература», 1978г.

● Андреева Е. П. Проблема положительного героя в творчестве Л. Толстого. 1979

Введение. 1

1.Знакомство с Андреем. 2

1.1. Шенграбенское сражение и поле боя под Аустерлицем. 4

1.2. Возвращение князя Андрея домой. 6

2. Андрей и Наташа. 7

2.1. Отечественная война 1812 года. 11

2.2. Андрей после ранения. 13

2.3. Последняя встреча князя с Наташей. 15

Жизненный перелом, даже не такой, какие...

Ответы на экзаменационные вопросы по литературе 11 класс 2005г.

Шпаргалка >> Литература и русский язык

... «Война и мир». 41. Духовный путь Андрея Болконского и Пьера Безухова в романе Л. Н. ... в противопоставлении двух общественных сил, жизненных укладов, мировоззрений: старого, крепостнического, ... природой и нравственно-философские искания . Но лирику последних лет...

Образы Болконского и Безухова в романе ЛН Толстого Война и мир

Контрольная работа >> Литература и русский язык

ОБРАЗ АНДРЕЯ БОЛКОНСКОГО В РОМАНЕ Л. Н. ТОЛСТОГО "ВОЙНА И МИР" "В это... ощущает нечто. Это нечто есть жизненный порыв. Биологическое начало. Желание жить... ?" И мы понимаем, что период становления и исканий закончился. Наступило время истинной духовной...

Преходящее и вечное в художественном мире Тургенева

Сочинение >> Иностранный язык

Эпос Толстого, "мысль народная", духовные искания Андрея Болконского , Пьера Безухова. В "Отцах и детях" ... в счастливые минуты полного расцвета их жизненных сил. Но минуты эти оказываются... само себя. Излучается такой преизбыток жизненных сил, какой не получит...

Все лучшие минуты его жизни вдруг припомнились ему...

Надо, чтобы не для одного меня шла моя жизнь...

Жизнь каждого человека полна событий, то трагических, то тревожных, то печальных, то радостных. Бывают минуты вдохновения и уныния, взлета и душевной слабости, надежд и разочарований, радости и горя. Какие из них считать лучшими? Самый простой ответ - счастливые. Но всегда ли это так?

«Войны и мира». Князь Андрей, утративший веру в жизнь, отказавшийся от мечты о славе, мучительно переживающий свою вину перед умершей женой, остановился у преображенного весеннего дуба, пораженный мощью и жизнестойкостью дерева. И «все лучшие минуты его жизни вдруг припомнились ему: и Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и эта девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна...».

«лучшими». Почему? Потому что, по мнению Толстого, настоящий человек живет в неустанных поисках мысли, в постоянном недовольстве собой и стремлении к обновлению. Мы знаем, что князь Андрей ушел на войну, потому что жизнь в большом свете казалась ему бессмысленной. Он мечтал о «любви людской», о славе, которую завоюет на поле сражения. И вот, совершив подвиг, Андрей Болконский, тяжело раненный, лежит на Праценской горе. Он видит своего кумира - Наполеона, слышит его слова о себе: «Какая прекрасная смерть!». Но в этот момент Наполеон кажется ему маленьким серым человечком, а собственные мечты о славе - мелочными и ничтожными. Здесь, под высоким небом Аустерлица, князю Андрею, как ему кажется, открывается новая истина: надо жить для себя, для семьи, для будущего сына.

будет преследовать князя Андрея.

«Жить, избегая только этих двух зол - угрызения совести и болезни, - вот вся моя мудрость теперь», - скажет он Пьеру во время их памятной встречи у парома. Ведь кризис, вызванный участием в войне и смертью жены, оказался очень тяжелым и длительным. Но принцип «жить для себя» не мог удовлетворить такого человека, как Андрей Болконский.

но что-то изменилось в его душе, как будто лед тронулся. «Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась, хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».

Но не сразу сдается этот твердый и мужественный человек. И встреча с весенним дубом по дороге в Отрадное как будто подтверждает его безрадостные мысли. Этот старый, корявый дуб, стоя «сердитым уродом», «между улыбающимися березами», казалось, не хотел расцветать и покрываться новыми листьями. И Болконский грустно соглашается с ним: «Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб... пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь - наша жизнь кончена!».

Андрею Болконскому 31 год, и все еще впереди, но он искренне убежден, что «начинать ничего... не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая». Однако князь Андрей, сам того не зная, был уже готов воскреснуть душою. И встреча с Наташей словно обновила его, сбрызнула живой водою. После незабываемой ночи в Отрадном Болконский иными глазами смотрит вокруг себя - и старый дуб подсказывает ему совсем другое. Теперь, когда «ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия - ничего не было видно», Болконский, любуясь дубом, приходит к тем мыслям, которые, казалось бы, безуспешно внушал ему у парома Пьер: «Надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь... чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе». Как будто возвращаются мечты о славе, но (вот она, «диалектика души»!) не о славе для себя, а об общественно полезной деятельности. Как человек энергичный и решительный, он едет в Петербург, чтобы быть полезным людям.

Там ждут его новые разочарования: тупое непонимание его военного устава Аракчеевым, неестественность Сперанского, в котором князь Андрей ожидал найти «полное совершенство человеческих достоинств». В это время входит в его судьбу Наташа, а с нею - новые надежды на счастье. Наверное, те минуты, когда он признается Пьеру: «Никогда не испытывал ничего подобного... Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее», - князь Андрей тоже мог бы назвать лучшими. И опять рушится все: и надежды на реформаторскую деятельность, и любовь. Снова отчаяние. Нет больше веры в жизнь, в людей, в любовь. Кажется, ему уже не оправиться.

Но начинается Отечественная война, и Болконский осознает, что над ним и его народом нависла общая беда. Пришла, быть может, самая лучшая минута его жизни: он понимает, что необходим родине, народу, что его место - с ними. Он думает и чувствует так же, как «Тимохин и вся армия». И смертельное ранение его на Бородинском поле, его гибель Толстой не считает бессмысленными: князь Андрей отдал жизнь за родину. Он, с его чувством чести, не мог поступить иначе, не мог спрятаться от опасности. Наверное, свои последние минуты на Бородинском поле Болконский тоже счел бы лучшими: теперь, в отличие от Аустерлица, он знал, за что воюет, ради чего отдает жизнь.

«быть вполне хорошим», жить в согласии со своей совестью. «Диалектика души» ведет его по пути самоусовершенствования, и лучшими ми298 нутами этого пути князь считает те, которые открывают ему новые возможности в нем самом, новые, более широкие горизонты. Часто радость бывает обманчива, и снова продолжаются «поиски мысли», опять приходят минуты, которые кажутся лучшими. «Душа обязана трудиться...»

Вспомним знаменитую, всегда по-новому волнующую сцену из «Войны и мира». Князь Андрей, утративший веру в жизнь, отказавшийся от мечты о славе, мучительно переживающий свою вину перед умершей женой, остановился у преображенного весеннего дуба, пораженный мощью и жизнестойкостью дерева. И «все лучшие минуты его жизни вдруг припомнились ему: и Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и эта девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна...».

Самые трагические, а вовсе не радостные моменты своей жизни (не считая ночи в Отрадном) вспоминает Болконский и называет их «лучшими». Почему? Потому что, по мнению Толстого, настоящий человек живет в неустанных поисках мысли, в постоянном недовольстве собой и стремлении к обновлению. Мы знаем, что князь Андрей ушел на войну, потому что жизнь в большом свете казалась ему бессмысленной. Он мечтал о «любви людской», о славе, которую завоюет на поле сражения. И вот, совершив подвиг, Андрей Болконский, тяжело раненный, лежит на Праценской горе. Он видит своего кумира - Наполеона, слышит его слова о себе: «Какая прекрасная смерть!». Но в этот момент Наполеон кажется ему маленьким серым человечком, а собственные мечты о славе - мелочными и ничтожными. Здесь, под высоким небом Аустерлица, князю Андрею, как ему кажется, открывается новая истина: надо жить для себя, для семьи, для будущего сына.

Чудом выжив, он возвращается домой обновленным, с надеждой на счастливую личную жизнь. И тут - новый удар: во время родов умирает маленькая княгиня, и укоризненное выражение ее мертвого лица очень долго будет преследовать князя Андрея.

Мне кажется, что в споре с Пьером князь Андрей, не признаваясь себе в этом, хочет услышать доводы против такой жизненной позиции. Он не соглашается с другом (все-таки трудные люди - отец и сын Болконские!), но что-то изменилось в его душе, как будто лед тронулся. «Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась, хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».

Так на протяжении всей сознательной жизни бьется беспокойная мысль настоящего человека, который хотел лишь одного: «быть вполне хорошим», жить в согласии со своей совестью. «Диалектика души» ведет его по пути самоусовершенствования, и лучшими ми298 нутами этого пути князь считает те, которые открывают ему новые возможности в нем самом, новые, более широкие горизонты. Часто радость бывает обманчива, и снова продолжаются «поиски мысли», опять приходят минуты, которые кажутся лучшими. «Душа обязана трудиться...»

Лучшие цитаты о князе Андрее Болконском будут полезны при написании сочинений, посвященных одному из главных героев романа-эпопеи Л.Н. Толстого «Война и мир». В цитатах представлена характеристика Андрея Болконского: его внешний облик, внутренний мир, духовные искания, дано описание главных эпизодов его жизни, взаимоотношений Болконского и Наташи Ростовой, Болконского и Пьера Безухова, изложены мысли Болконского о смысле жизни, о любви и счастье, его мнение о войне.

Быстрый переход к цитатам по томам книги «Война и мир»:

Том 1 часть 1

(Описание внешности Андрея Болконского в начале романе. 1805 г.)

В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них, и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел все общество.

(Качества характера Андрея Болконского)

Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием - силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он все читал, все знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.

(Диалог Андрея Болконского и Пьера Безухова о войне)

— Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, — сказал он.
— Это-то и было бы прекрасно, — сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
— Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет...
— Ну, для чего вы идете на войну? — спросил Пьер.
— Для чего? Я не знаю. Так надо. Кроме того, я иду... — Он остановился. — Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь — не по мне!

(Андрей Болконский в разговоре с Пьером Безуховым выражает свое разочарование женитьбой, женщинами и светским обществом)

Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно, а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным... А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам.

Моя жена, - продолжал князь Андрей, - прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.

Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество — вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. <…> Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем — вот женщины, когда они показываются так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что-то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись.

(Разговор Андрея Болконского с княжной Марьей)

Я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену, и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней, и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду... хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю...

(Болконский собирается уезжать в армию)

В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было идти на войну, грустно ли бросить жену, — может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее спокойное и непроницаемое выражение.

Том 1 часть 2

(Описание внешности Андрея Болконского после того, как он попал в армию)

Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.

(Болконский — адъютант Кутузова. Отношение в армии к князю Андрею)

Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея.
«Ваш сын, — писал он, — надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим знаниям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».

В штабе Кутузова между товарищами-сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации. Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем-то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.

(Болконский стремится к славе)

Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею. Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.

— Перестаньте шутить, Билибин, — сказал Болконский.
— Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
— Этого я не могу рассудить, — холодно сказал князь Андрей, а подумал: «Еду для того, чтобы спасти армию».

(Сражение при Шенграбене, 1805 г. Болконский надеется проявить себя в битве и найти «свой Тулон»)

Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно адъютанты, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.

«Началось! Вот оно!» — думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» — думал он.

Том 1 часть 3

(Мечты Андрея Болконского о военной славе накануне битвы под Аустерлицем)

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать своего мнения, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и другими, не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из-за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» — думал он.

«Да, очень может быть, завтра убьют», — подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспомнил первые времена своей любви к ней; вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в первично-размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.

Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! — думал он. — Завтра, может быть, все будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, — даже наверное завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать все то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтоб уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? — говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает все он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он... Ну, а потом? — говорит опять другой голос, — а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что́ ж? «Ну, а потом... — отвечает сам себе князь Андрей, — я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать; но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди — отец, сестра, жена, — самые дорогие мне люди, — но, как ни страшно и ни неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», — подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно кучера, дразнившего старого кутузовского повара, которого знал князь Андрей и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»

— Ну, — отвечал старик.

— Тит, ступай молотить, — говорил шутник.

«И все-таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»

(1805 г. Аустерлицкое сражение. Князь Андрей ведет батальон в атаку со знаменем в руках)

Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.

Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.

Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.

— Посмотрите, посмотрите, — говорил этот адъютант, глядя не на дальние войска, а вниз по горе перед собой. — Это французы!

Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг неожиданно перед нами.

— Это неприятель?.. Нет!.. Да, смотрите, он... наверное... Что ж это? — послышались голоса.

Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.

«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», — подумал князь Андрей и, ударив лошадь, подъехал к Кутузову.

— Надо остановить апшеронцев, — закричал он, — ваше высокопревосходительство!

Но в тот же миг все застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «Ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу все бросились бежать.

Смешанные, все увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой. Болконский только старался не отставать от Кутузова и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий, с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что, ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.

— Вы ранены? — спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.

— Рана не здесь, а вот где! — сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих.

— Остановите же их! — крикнул он и в то же время, вероятно, убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.

Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.

Войска бежали такою густою толпою, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел, что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.

— Остановите этих мерзавцев! — задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.

Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат. Солдаты без команды стали стрелять.

— О-оох! — с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. — Болконский, — прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. — Болконский, — прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, — что ж это?

Но прежде чем он договорил это слово, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.

— Ребята, вперед! — крикнул он детски пронзительно.

«Вот оно!» — думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него. Несколько солдат упало.

— Ура! — закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.

И действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер-офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в двадцати шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его — на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым набок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.

«Что они делают? — думал князь Андрей, глядя на них. — Зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».

Действительно, другой француз, с ружьем наперевес, подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, все еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.

«Что это? я падаю! у меня ноги подкашиваются», — подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, — высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

(Небо Аустерлица как важный эпизод на пути духовного становления князя Андрея. 1805 г.)

На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.

К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять почувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что-то боли в голове.

«Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче? — было первою его мыслью. — И страдания этого я не знал до сих пор. Но где я?»

Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по-французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять все то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.

Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей, стреляющих по плотине Аугеста, и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.

— De beaux hommes! (Славный народ!) — сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.

— Les munitions des pièces de position sont épuisées, sire! (Батарейных снарядов больше нет, ваше величество!) — сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.

— Faites avancer celles de la réserve (Велите привезти из резервов), — сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).

— Voilà une belle mort (Вот прекрасная смерть), — сказал Наполеон, глядя на Болконского.

Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire (Ваше величество) того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон — его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно все равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил о нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой-нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.

— А! он жив, — сказал Наполеон. — Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и снести на перевязочный пункт!

Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.

Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, — были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:

— Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.

— Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, — сказал другой офицер.

— Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, — сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.

Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, девятнадцатилетний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.

Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.

— Кто старший? — сказал он, увидав пленных.

Назвали полковника, князя Репнина.

— Вы командир кавалергардского полка императора Александра? — спросил Наполеон.

— Я командовал эскадроном, — отвечал Репнин.

— Ваш полк честно исполнил долг свой, — сказал Наполеон.

— Похвала великого полководца есть лучшая награда солдату, — сказал Репнин.

— С удовольствием отдаю ее вам, — сказал Наполеон. — Кто этот молодой человек подле вас?

Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.

Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:

— Il est venu bien jeune se frotter à nous (Молод же он сунулся биться с нами).

— Молодость не мешает быть храбрым, — проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.

— Прекрасный ответ, — сказал Наполеон, — молодой человек, вы далеко пойдете!

Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле, и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека — jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.

— Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? — обратился он к нему. — Как вы себя чувствуете, mon brave?

Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал... Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, — что он не мог отвечать ему.

Да и все казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.

Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:

— Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. — И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.

На лице его было сиянье самодовольства и счастия.

Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.

Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.

«Хорошо бы это было, — подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, — хорошо бы это было, ежели бы все было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила — неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, — великое все или ничего, — говорил он сам себе, — или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»

Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо — составляли главное основание его горячечных представлений.

Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеонова, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.

— C"est un sujet nerveux et bilieux, — сказал Ларрей, — il n"en réchappera pas (Это субъект нервный и желчный, — он не выздоровеет).

Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.

Том 2 часть 1

(Семья Болконских не знает, жив ли князь Андрей или погиб в битве при Аустерлице)

Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея. И несмотря на все письма через посольство и несмотря на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась все-таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения и, может быть, лежал выздоравливающий или умирающий где-нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе нести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.

«Ваш сын, в моих глазах, — писал Кутузов, — с знаменем в руках, впереди полка пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно — жив ли он или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».

(Март 1806 г. Князь Андрей возвращается домой после ранения. Его жена Лиза умирает, родив сына )

Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой-то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечой в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой-то знакомый, как показалось княжне Марье, голос говорил что-то.

Потом еще что-то сказал голос, что-то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! — подумала княжна Марья. — Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», — подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.

— Вы не получали моего письма? — спросил он, и, не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру.

— Какая судьба! — проговорил он. — Маша, милая! — И, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.

Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике (страданье только что отпустило ее), черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик, с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? Помогите мне», — говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.

— Душенька моя! — сказал он слово, которое никогда не говорил ей. — Бог милостив... Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.

«Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже!» — сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.

Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шепотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.

— Allez, mon ami (Иди, мой друг), — сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене и в соседней комнате сел, дожидаясь. Какая-то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно-животные стоны слышались из-за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто-то.

— Нельзя, нельзя! — проговорил оттуда испуганный голос. Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик — не ее крик — она не могла так кричать — раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к ее двери; крик замолк, но послышался другой крик, крик ребенка.

«Зачем принесли туда ребенка? — подумал в первую секунду князь Андрей. — Ребенок? Какой?.. Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?»

Когда он вдруг понял все радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском робком личике с губкой, покрытой черными волосиками.

«Я вас всех любила и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали? Ах, что вы со мной сделали?» — говорило ее прелестное, жалкое мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что-то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик все уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал, как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» — все говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что-то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежавшую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладо́нки и ступеньки мальчика.

Крестный отец — дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.

Том 2 часть 2

(Встреча князя Андрея и Пьера Безухова в Богучарово , имевшая большое значение для обоих и во многом определившая их дальнейший путь. 1807 г. )

В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение — заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.

На последней станции, узнав, что князь Андрей не в Лысых Горах, а в своем новом отделенном имении, Пьер поехал к нему.

Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, неотштукатуренную маленькую залу и хотел идти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.

— Ну, что там? — послышался резкий, неприятный голос.

— Гость,— отвечал Антон.

— Проси подождать,— и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему нахмуренным и постаревшим князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.

— Вот не ждал, очень рад,— сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем-то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.

При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог установиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро неприличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорее показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.

— Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.

— Да, много, много мы изменились с тех пор,— сказал князь Андрей.

— Ну, а вы? — спрашивал Пьер. — Какие ваши планы?

— Планы? — иронически повторил князь Андрей. — Мои планы? — повторил он, как бы удивляясь значению такого слова.— Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем...

Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо Андрея.

— Нет, я спрашиваю,— сказал Пьер, но князь Андрей перебил его:

— Да что про меня говорить... расскажи же, расскажи про свое путешествие, про все, что ты там наделал в своих именьях?

Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто все то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.

Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.

— Ну вот что, моя душа,— сказал князь Андрей, которому, очевидно, было тоже тяжело и стеснительно с гостем,— я здесь на биваках, я приехал только посмотреть. И нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком,— сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего.— Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? — Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился.— Впрочем, тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. — За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.

— Я очень удивился, когда услышал об этом, — сказал князь Андрей.

Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:

— Я вам расскажу когда-нибудь, как это все случилось. Но вы знаете, что все это кончено, и навсегда.

— Навсегда? — сказал князь Андрей. — Навсегда ничего не бывает.

— Но вы знаете, как это все кончилось? Слышали про дуэль?

— Да, ты прошел и через это.

— Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, — сказал Пьер.

— Отчего же? — сказал князь Андрей. — Убить злую собаку даже очень хорошо.

— Нет, убить человека нехорошо, несправедливо...

— Отчего же несправедливо? — повторил князь Андрей. — То, что справедливо и несправедливо — не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.

— Несправедливо то, что есть зло для другого человека, — сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать все то, что сделало его таким, каким он был теперь.

— А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? — спросил он.

— Зло? Зло? — сказал Пьер. — Мы все знаем, что такое зло для себя.

— Да, мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, — все более и более оживляясь, говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по-французски. — Je ne connais dans la vie que maux bien réels: c"est le remord et la maladie. Il n"est de bien que l"absence de ces maux (Я знаю в жизни только два действительные несчастья: угрызение совести и болезнь. И счастие есть только отсутствие этих двух зол.). Жить для себя, избегая только этих двух зол, вот вся моя мудрость теперь.

— А любовь к ближнему, а самопожертвование? — заговорил Пьер. — Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтобы не раскаиваться, этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял все счастие жизни. Нет, я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите. — Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.

— Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, — сказал он. — Может быть, ты прав для себя, — продолжал он, помолчав немного, — но каждый живет по-своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокоен, как живу для одного себя.

— Да как же жить для одного себя? — разгорячаясь, спросил Пьер. — А сын, сестра, отец?

— Да это все тот же я, это не другие, — сказал князь Андрей, — а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochain — это те твои киевские мужики, которым ты хочешь делать добро.

И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.

— Вы шутите, — все более и более оживляясь говорил Пьер. — Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое-что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди так же, как мы, вырастающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как образ и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дни и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?.. — говорил Пьер, торопясь и шепелявя. — И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое-что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал, хорошо, но и не разуверите, чтобы вы сами этого не думали. А главное, — продолжал Пьер, — я вот что знаю, и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.

— Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, — сказал князь Андрей. — Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то и другое может служить препровождением времени. Но что справедливо, что добро — предоставь судить тому, кто все знает, а не нам. Ну, ты хочешь спорить, — прибавил он, — ну давай. — Они вышли из-за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.

— Ну, давай спорить, — сказал князь Андрей. — Ты говоришь школа, — продолжал он, загибая палец, — поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, — сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, — из его животного состояния и дать ему нравственные потребности. А мне кажется, что единственно возможное счастье — есть счастье животное, а ты его-то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему ни моего ума, ни моих чувств, ни моих средств. Другое — ты говоришь: облегчить его работу. А по-моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для тебя и для меня труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в третьем часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить, иначе он пойдет в кабак или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, — что бишь еще ты сказал?

Князь Андрей загнул третий палец.

— Ах, да. Больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустишь ему кровь, вылечишь, он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал, — как я смотрю на него, а то ты из любви к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что за воображенье, что медицина кого-нибудь вылечивала... Убивать! — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.

Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.

— Ах, это ужасно, ужасно! — сказал Пьер. — Я не понимаю только, как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, все мне гадко, главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь... ну, как же вы...

— Отчего же не умываться, это не чисто, — сказал князь Андрей. — Напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.

— Но что же вас побуждает жить? С такими мыслями будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая.

— Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители; я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополченье.

— Отчего вы не служите в армии?

— После Аустерлица! — мрачно сказал князь Андрей. — Нет, покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду. Ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, — успокоиваясь, продолжал князь Андрей, — теперь ополченье, отец главнокомандующим третьего округа, и единственное средство мне избавиться от службы — быть при нем.

— Стало быть, вы служите?

— Служу. — Он помолчал немного.

— Так зачем же вы служите?

— А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своею привычкой к неограниченной власти и теперь этой властью, данной государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он был повесил протоколиста в Юхнове, — сказал князь Андрей с улыбкой. — Так я служу потому, что, кроме меня, никто не имеет влияния на отца и я кое-где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.

— А, ну так вот видите!

— Да, mais ce n"est pas comme vous l"entendez (но не так, как ты думаешь), — продолжал князь Андрей. — Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу-протоколисту, который украл какие-то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.

Князь Андрей все более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.

— Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, — продолжал он. — Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь) и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут и посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют оттого, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко и для кого я бы желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и все делаются несчастнее и несчастнее.

Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.

— Так вот кого и чего жалко — человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, все останутся такими же спинами и лбами.

— Нет, нет и тысячу раз нет! я никогда не соглашусь с вами, — сказал Пьер.

Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.

Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.

Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.

Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждался, что он не знает истинного света и что Пьер должен прийти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит все его ученье, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.

— Нет, отчего же вы думаете, — вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, — отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.

— Про что я думаю? — спросил князь Андрей с удивлением.

— Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство — это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. — И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.

Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.

— Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; все остальное есть сон, — говорил Пьер. — Вы поймите, мой друг, что вне этого союза все исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал, часть этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, — говорил Пьер.

Князь Андрей молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.

Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они пошли на паром.

Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.

— Ну, что же вы думаете об этом? — спросил Пьер. — Что же вы молчите?

— Что я думаю? Я слушал тебя. Все это так, — сказал князь Андрей. — Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека и законы, управляющие миром. Да кто же мы? — люди. Отчего же вы все знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.

Пьер перебил его.

— Верите вы в будущую жизнь? — спросил он.

— В будущую жизнь? — повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.

— Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его; и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды — все ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды и мы теперь дети земли, а вечно — дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом бесчисленном количестве существ, в которых проявляется божество, — высшая сила, — как хотите, — что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница, которой я не вижу конца внизу, она теряется в растениях. Отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше до высших существ? Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что, кроме меня, надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.

— Да, это учение Гердера, — сказал князь Андрей, — но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся), и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть... Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть... Вот что убеждает, вот что убедило меня, — сказал князь Андрей.

— Ну да, ну да, — говорил Пьер, — разве не то же самое и я говорю!

— Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И я заглянул...

— Ну, так что ж! Вы знаете, что есть там и что есть кто-то? Там есть — будущая жизнь. Кто-то есть — Бог.

Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и заложены и уж солнце скрылось до половины и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.

— Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, — говорил Пьер, — что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там, во всем (он указал на небо). — Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома, и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны течения с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «Правда, верь этому».

Князь Андрей вздохнул и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но все робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.

— Да, коли бы это так было! — сказал он. — Однако пойдем садиться, — прибавил князь Андрей, и, выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз после Аустерлица он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.

Том 2 часть 3

(Жизнь князя Андрея в деревне, преобразования в его имениях. 1807-1809 гг.)

Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без высказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.

Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.

Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.

Одну половину своего времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг и, к удивлению своему, замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.

Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.

(Описание старого дуба)

На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично-растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» — как будто говорил этот дуб, — «и как не надоест вам все один и тот же глупый и бессмысленный обман. Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они — из спины, из боков; как выросли — так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он все так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, — наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.

(Весна 1809 г. Поездка Болконского по делам в Отрадное к графу Ростову. Первая встреча с Наташей)

По опекунским делам рязанского именья князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреевич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.

Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что, проезжая мимо воды, хотелось купаться.

Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из-за деревьев он услыхал женский веселый крик и увидал бегущую наперерез его коляски толпу девушек. Впереди других, ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно-тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из-под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что-то кричала, но, узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.

Князю Андрею вдруг стало отчего-то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом все так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна и счастлива какой-то своей отдельной — верно, глупой, — но веселой и счастливой жизнью. «Чему она так рада? О чем она думает? Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» — невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.

Граф Илья Андреич в 1809-м году жил в Отрадном все так же, как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был раз князю Андрею и почти насильно оставил его ночевать.

В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский, несколько раз взглядывая на Наташу, чему-то смеявшуюся, веселившуюся между другой, молодой половиной общества, все спрашивал себя: «О чем она думает? Чему она так рада?»

Вечером, оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.

Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно-светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо-освещенных с другой стороны. Под деревами была какая-то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое-где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево с ярко-белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно, и глаза его остановились на этом небе.

Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.

— Только еще один раз, — сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.

— Да когда же ты спать будешь? — отвечал другой голос.

— Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз...

— Ах, какая прелесть! Ну, теперь спать, и конец.

— Ты спи, а я не могу, — отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она, видимо, совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Все затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.

Соня неохотно что-то отвечала.

— Нет, ты посмотри, что за луна!.. Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки — туже, как можно туже, натужиться надо, — и полетела бы. Вот так!

— Полно, ты упадешь.

— Ведь второй час.

— Ах, ты только все портишь мне. Ну, иди, иди.

Опять все замолкло, но князь Андрей знал, что она все еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.

— Ах, Боже мой! Боже мой! что же это такое! — вдруг вскрикнула она. — Спать так спать! — и захлопнула окно.

«И дела нет до моего существования!» — подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему-то ожидая и боясь, что она скажет что-нибудь про него. «И опять она! И как нарочно!» — думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.

(Обновленный старый дуб. Мысли Болконского о том, что жизнь не кончена в 31 год)

На другой день, простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.

Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем месяц тому назад; все было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.

Целый день был жаркий, где-то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая, мокрая, глянцевитая, блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Все было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.

«Да, здесь, в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны, — подумал князь Андрей. — Да где он? » — подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия — ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что это старик произвел их. «Да это тот самый дуб», — подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна — и все это вдруг вспомнилось ему.

«Нет, жизнь не кончена и тридцать один год, — вдруг окончательно беспеременно решил князь Андрей. — Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда-нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти-то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго-решителен и в особенности неприятно-логичен.

(Князь Андрей приезжает в Петербург. Репутация Болконского в обществе)

Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во-первых, потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во-вторых, потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романтической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались, и все желали его видеть.

(Отношение Болконского к Сперанскому)

Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.

Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли, что он оценил способности князя Андрея, или потому, что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, разумность и глубину своих мыслей.

Во время длинного их разговора в середу вечером Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на все, что выходит из общего уровня закоренелой привычки...» — или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы...» — или: «Они этого не могут понять...» — и все с таким выражением, которое говорило: «Мы, вы да я, мы понимаем, что они и кто мы».

Этот первый длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский, в глазах князя Андрея, был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Все представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Все было так, все было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему-то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своего мнения. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.

Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла прийти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во что я верю? И этот-то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.

Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда-то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, по́шло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому и бессознательно усиливать его в самом себе.

В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказал князю Андрею о том, что комиссия законов существует сто пятьдесят лет, сто́ит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства.

— И вот и все, за что государство заплатило миллионы! — сказал он. — Мы хотим дать новую судебную власть сенату, а у нас нет законов. Поэтому-то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.

Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.

— Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus (заколдованный круг), из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления законов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoléon и Justiniani (Наполеоновского кодекса и кодекса Юстиниана), работал над составлением отдела: Права лиц.

(31 декабря 1809 г. Бал у екатерининского вельможи. Новая встреча Болконского и Наташи Ростовой)

Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.

Но, не дойдя до них, Безухов остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким-то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.

— Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? — сказала Наташа, указывая на князя Андрея. — Помните, он у нас ночевал в Отрадном.

— А, вы его знаете? — сказала Перонская. — Терпеть не могу. Il fait à présent la pluie et le beau temps (По нем теперь все с ума сходят.). И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие-то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, — сказала она, указывая на него. — Я бы его отделала, коли б он со мной так поступил, как с этими дамами.

Князь Андрей в своем полковничьем белом мундире (по кавалерии), в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании Государственного совета. Князь Андрей, как человек, близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцевать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.

Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.

Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.

— Вы всегда танцуете. Тут есть моя protégée, Ростова молодая, пригласите ее, — сказал он.

— Где? — спросил Болконский. — Виноват, — сказал он, обращаясь к барону, — этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцевать. — Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.

— Позвольте вас познакомить с моей дочерью, — сказала графиня, краснея.

— Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, — сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе и занося руку, чтоб обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил ей тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.

«Давно я ждала тебя», — как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцевала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы в сравнении с плечами Элен. Ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.

Князь Андрей любил танцевать и, желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцевать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко от него, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.

После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор-адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцевать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой-то дамой, как принц такой-то и такой-то сделали и сказали то-то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого-то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал, только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцевал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданье в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что-то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.

Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью, и робостью, и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с нею о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцевала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась и, видимо, подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.

«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», — и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.

«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», — сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.

«Какой вздор иногда приходит в голову! — подумал князь Андрей. — Но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж... Это здесь редкость», — думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.

В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «Как можно было спрашивать об этом?»

— Так весело, как никогда в жизни! — сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтоб обнять отца, и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне добр и хорош и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

(Болконский в гостях у Ростовых. Новые чувства и новые планы на будущее)

Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.

После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое. Он был счастлив, и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не о чем было плакать, но он готов был плакать? О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?.. О своих надеждах на будущее? Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противоположность между чем-то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем был он сам и даже была она. Эта противоположность томила и радовала его во время ее пения.

Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажегши свечу, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтоб он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» — говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собой, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, — говорил он сам себе. — Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», — думал он.

(Болконский говорит Пьеру о своей любви к Наташе Ростовой)

Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
— Ну, душа моя, — сказал он, — я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван подле князя Андрея.
— В Наташу Ростову, да? — сказал он.
— Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?.. Я стар для нее... Что ты не говоришь?..
— Я? Я? Что я говорил вам, — вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. — Я всегда это думал... Эта девушка такое сокровище, такое... Это редкая девушка... Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь... И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
— Но она?
— Она любит вас.
— Не говори вздору... — сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
— Любит, я знаю, — сердито закричал Пьер.
— Нет, слушай, — сказал князь Андрей, останавливая его за руку.
— Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому-нибудь.
— Ну, ну, говорите, я очень рад, — говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но за то ему он уже высказывал все, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что-то странное, чуждое, от него не зависящее, на то чувство, которое владело им.
— Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, — говорил князь Андрей. — Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она, и там все счастье, надежда, свет; другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота...
— Темнота и мрак, — повторил Пьер, — да, да, я понимаю это.
— Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
— Да, да, — подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.

(Отношения Андрея Болконского и Наташи Ростовой после предложения руки и сердца)

Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем, теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними.

Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: "Что он ищет во мне? Чего-то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?" Иногда она входила в свойственное ей безумно-веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.

(Из письма княжны Марьи к Жюли Карагиной)

«Семейная жизнь наша идет по-старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этою нравственной переменой он физически очень ослабел. Он стал худее, чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства — я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная от своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало».

Том 3 часть 2

(Разговор Болконского и Безухова о Наташе Ростовой после случая с князем Курагиным. Андрей не может простить Наташу)

— Прости меня, ежели я тебя утруждаю... — Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: — Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином или тому подобное. Правда ли это?
— И правда и неправда, — начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
— Вот ее письма, — сказал он, — и портрет. — Он взял связку со стола и передал Пьеру.
— Отдай графине... ежели ты увидишь ее.
— Она очень больна, — сказал Пьер.
— Так она здесь еще? — сказал князь Андрей. — А князь Курагин? — спросил он быстро.
— Он давно уехал. Она была при смерти...
— Очень сожалею об ее болезни, — сказал князь Андрей. Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
— Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? — сказал Андрей. — Он фыркнул носом несколько раз.
— Он не мог жениться, потому что он был женат, — сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
— А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? — сказал он.
— Он уехал в Петер... впрочем, я не знаю, — сказал Пьер.
— Ну, да это все равно, — сказал князь Андрей. — Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что-нибудь, или ожидая, не скажет ли чего-нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
— Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, — сказал Пьер, — помните о...
— Помню, — поспешно отвечал князь Андрей, — я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
— Разве можно это сравнивать?.. — сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
— Да, опять просить ее руки, быть великодушным и тому подобное?.. Да, это очень благородно, но я не способен идти sur les brisées de monsieur (по следам этого господина). Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мной никогда про эту... про все это. Ну, прощай.

(Разговор Болконского и Безухова о войне, победе и проигрыше в сражении)

Пьер с удивлением посмотрел на него.
— Однако, — сказал он, — ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
— Да, — сказал князь Андрей, — только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, а на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, — сказал он, — что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку, вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них... Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
— А от чего же?
— От того чувства, которое есть во мне, в нем, — он указал на Тимохина, — в каждом солдате.

— Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, — и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли — ну так бежать!» — мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, Бог знает что бы было.

(Мнение Андрея Болконского о войне в разговоре с Пьером Безуховым накануне Бородинского сражения)

Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война — это любимая забава праздных и легкомысленных людей... Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны — убийство, орудия войны — шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия — отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то — это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду... Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много людей (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга.

(О любви и сострадании)

В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем-то близко и тяжело связан со мною, — думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. — В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью?» — спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими руками, с готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда-либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь эту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам — да, та любовь, которую проповедовал Бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»

Том 3 часть 3

(О счастье)

«Да, мне открылось новое счастье, неотъемлемое от человека. <…> Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мог только один Бог».

(О любви и ненависти)

«Да, любовь (думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что-нибудь, для чего-нибудь или почему-нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить — любить Бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью Божеской. И от этого-то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он... Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но Божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз понял всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидеть ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать...»

Том 4 часть 1

(Мысли Болконского о любви, жизни и смерти)

Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и — по той странной легкости бытия, которую он испытывал, — почти понятное и ощущаемое.

Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней. Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все это время, — о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? — думал он. — Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть Бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику».

Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер — я проснулся. Да, смерть — пробуждение!» — вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.

«Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна - и все это вдруг вспомнилось ему».

В театроведении есть такой термин: зерно образа. Он означает нечто главное, определяющее в персонаже. В зависимости от того, что видится актеру и режиссеру зерном данного образа, они и трактуют роль. Толстой так же относится к своим героям, как режиссер - к персонажам пьесы. Вспомним слова самого Льва Николаевича: «Работаю мучительно. Вы не можете себе представить, как мне трудна эта предварительная работа глубокой пахоты того поля, на котором я принужден сеять. Обдумать и передумать все, что может случиться со всеми будущими людьми предстоящего сочинения, очень большого, и обдумать миллионы возможных сочетаний для того, чтобы выбрать из них 1/1000 000, ужасно трудно». Обратите внимание, что Толстой называет своих будущих героев: людьми. Для него они не персонажи, созданные его воображением и подчиненные его воле, но люди, самостоятельные личности, каждого должен автор разгадать, прежде чем этот герой станет литературным персонажем. Попробуем и мы с вами последовать за Толстым и разгадать его князя Андрея сразу и в главном, постичь зерно его образа.

Итак, лучшие минуты жизни - что это? Для каждого - свое. Кому-то лучше покажется минута удачи, кому-то- мгновения славы... Для князя Андрея это минуты, когда он осознает, что шел ложным, обманным путем, когда исчезает иллюзия и перед ним раскрывается возможность наново перерешить свою жизнь. Для большинства людей крах иллюзий - мгновения страшные, для князя Андрея - прекрасные, лучшие в его жизни. Ибо превыше всего он любит истину, к ней стремится. И каждый раз, отрекаясь от ложного пути, верит, что теперь он не обманется, теперь найдет свой истинный путь. Обратите внимание: ему западают в душу именно мгновения отречений от былых ошибок и заблуждений, минуты очищения, возрождения. За это и любит Толстой своего героя. И то, что сказано им о князе Андрее впрямую, относится и к Пьеру, и к Наташе, и к княжне Марье. Все любимые герои Толстого совершают страшные, трагические ошибки. Но автору важно, как они искупают свои вину, как сами себя осудят за эти ошибки.

На войну 1805 года Андрей Болконский идет, ибо устал от светского пустословия, ибо ищет истинного дела. Но не только поэтому. Именно там, на полях сражений, сможет он уподобиться своему кумиру - Наполеону, найдет «свой Тулон». И с психологической, и с исторической точек зрения очень важно, что Наполеон одновременно и враг князю Андрею, и предмет поклонения. Важно, ибо дает психологический анализ заблуждений эпохи, романтизировавшей войну, воспевавшей завоевателей и восхищавшейся красивой смертью на поле боя. Для Толстого же война - лишь кровь и грязь, боль и вынужденное убийство себе подобных. К этой правде ведет он своего героя (и читателей): через все хитросплетения военной кампании 1805 года- на поле Аустерлица. Неразрывная внутренняя взаимосвязь войны и ее воплощения - Наполеона - впервые явственно предстанет именно после аустерлицкого сражения. И, развенчивая культ войны, Толстой одновременно развенчивает и Наполеона, лишает его всех романтических покровов. В стремлении князя Андрея самореализовать по образу и подобию кумира, повторить его путь, Толстому ненавистно все: и сам кумир, и желание сбыться в чужой судьбе. И тогда к князю Андрею приходит ошеломляющее прозрение.

Толстой лукав. Он даст молодому Болконскому все, о чем тот мечтает, подарит ему повторение наполеоновского звездного часа. Как некогда неизвестный еще Буонапарте в битве при Арколе подхватил знамя и увлек за собой войска, князь Андрей в сражении при Аустерлице поднимает знамя. Но знамя это, в мечтах нашего героя так гордо реявшее над его головой, в реальности оказывается лишь тяжелой палкой, которую трудно и неудобно держать в руках: «Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко", бежал за батальоном». За этот-то миг готов был князь Андрей отдать жизнь! Для Толстого само представление о красивой смерти в бою- кощунственно. Поэтому так резко, так оскорбительно описывает он ранение своего героя: «Как бы со всего размаха крепкою палкой kto-tq из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно...»

Бежал, волоча знамя за древко; упал, будто его ударили палкой... И все ради того, чтобы маленький толстый человечек произнес над ним несколько напыщенных фраз?! Как бессмысленно.

Ибо бессмысленна эта война, ибо позорно стремление уподобиться Наполеону («не сотвори себе кумира»- одна из заповедей, постулат христианства!). И перед глазами князя Андрея раскроется чистое высокое небо - символ истины. И отрывистые, резкие фразы, порожденные сумятицей сражения, сменяются величавым, медленным и глубоким повествованием: «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал,- подумал князь Андрей,- не так, как мы бежали, кричали и дрались... совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба».

Вслушайтесь, каким торжественным гимном истине звучит отречение князя Андрея от обманного пути, от обольщений славой и ее живым воплощением - Наполеоном! Взамен былого кумира он обретает высокие и вечные ценности, которых не знал прежде: счастье просто жить, возможность дышать, видеть небо - быть.

Князь Андрей попадает в плен, выздоравливает и возвращается в Лысые Горы. Он едет к семье, оставленной им ради «наполеоновских» свершений. К семье, которую любит теперь иначе, чем любил, уезжая на войну, ценность которой в его теперешнем понимании неизмеримо высока. Он уезжал от женщины, глубоко ему чуждой, ставшей его женой лишь по молодому недомыслию. Он бежал от нее. Возвращается князь Андрей не к той раздражавшей его «маленькой княгине» с «беличьим выражением». Возвращается к своей жене, которую готов полюбить, с которой сознательно хочет разделить жизнь. К матери своего будущего ребенка. Возвращается слишком поздно: княгиня Лиза умирает от родов. Вина князя Андрея перед ней остается неискупленной навеки: нет страшнее тяжести на душе человека, чем неискупленная вина перед умершим -- не дай вам Бог это когда-нибудь испытать! Именно поэтому на мертвом лице жены князь Андрей читает: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» - ведь на лицах других мы читаем собственные свои мысли!.. И страшная эта минута- тоже среди «лучших»? Да, тоже. Ибо сейчас князь Андрей делает еще один шаг от Наполеона.

Помните, мы говорили, что любимые герои Толстого проходят в романе свой путь «от Наполеона к Кутузову»? Лучшие минуты жизни князя Андрея - вехи этого пути. Разочаровавшись в Наполеоне под небом Аустерлица, он отрекся от явного подражания своему кумиру. Он еще не осознал всех своих «наполеоновских» черт, еще не отрекся от них. Трагическое возвращение в Лысые Горы - логический итог его «наполеоновского» пути, результат его предательства. К новому витку своей жизни князь Андрей приходит не только с истиной, обретенной под небом Аустерлица, но и с вечно кровоточащей раной неискупленной вины, с обнаженной душой, с растревоженной совестью. Горькое признание сделает он Пьеру: «Я знаю в жизни только два действительные несчастья: угрызения совести и болезнь. И счастие есть только отсутствие этих двух зол». Под Аустерлицем князь Андрей узнал великую истину: жизнь есть бесконечная ценность. Но это - лишь часть истины. Не только болезнь и смерть - несчастье. Несчастье - и неспокойная совесть. Перед битвой князь Андрей за минуту славы готов был заплатить любую цену: «Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди - отец, сестра, жена, - самые дорогие мне люди, - но, как ни страшно и ни неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми...» Теперь, после смерти жены, князь Болконский знает: за свой карикатурный Тулон он заплатил ее жизнью. И это знание навсегда отвратит его от какого бы то ни было идолопоклонства: кумир требует жертвенной живой крови, в жертву ему надо нести свою совесть. А неспокойная совесть для нынешнего князя Андрея - истинное несчастье. И, как все в романе, новая веха его пути значима и в плане историко-национальном. Эту мысль прекрасно развивает Е.. А. Маймин: «Живая совесть Андрея Болконского - это факт не только психологический и индивидуальный. По Толстому, голос живой совести - это сильный и благотворный исторический фактор. Более сильный и несравненно более благотворный, нежели честолюбие, нежели другие общепризнанные двигатели исторической жизни. В соответствии с глубоким убеждением Толстого, велениями человеческой совести жизнь меняется скорее и в более нужном направлении, нежели с помощью так называемых исторических деяний великих мира сего» ".

Отрекшись от так дорого стоившего ему честолюбия, князь Андрей отрекается и от активной жизни. Теперь его цель- не приносить людям зла. Затворничество, уход в себя, внешняя остановка... Но не в этом для Толстого та истинная, великая простота, к которой ведет он любимых своих героев. Обособление от мира, угрюмое ему противостояние - да ведь это Наполеон в изгнании! И тогда к князю Андрею приезжает Пьер - Пьер, переживающий свой звездный час, вступивший в масонскую ложу, захваченный новыми идеями о смысле жизни, о добре деятельном и активном. Не успехи Пьера в обустройстве крестьянской жизни (они-то на поверку оказались сплошными провалами!), но его искренность, его живая энергия необходимы были князю Андрею. Разговор на пароме о смысле бытия, о назначении жизни человеческой возвращает князя в мир людей, вновь включает его в историю. И тогда становится возможной встреча с Наташей - еще не новая любовь для князя Андрея, но горячее желание слиться с миром людей, почувствовать себя вновь живым, деятельным - возродиться. Толстой позволяет себе абсолютно прямолинейную метафору: одинокий среди распускающейся зелени силуэт дуба- и дуб зазеленевший, воссоединившийся с окружающим миром. И сама прямолинейность этой метафоры, ее однозначная утилитарность доказывают, как важна сейчас автору мысль о единении человека с его эпохой и народом, мысль о естественной их неразрывности: настолько важна, что он готов даже погрешить против художественного вкуса, лишь бы донести ее до каждого читателя. Все дальнейшее течение жизни князя Андрея - сотрудничество и разрыв со Сперанским, любовь к Наташе, пересилившая эту любовь обида и новое, очищенное и возвышенное чувство,- все лишь непрямой, но единственно верный, тогда избранный путь к людям. Путь, приведший князя Андрея «к Кутузову». Он будет еще и ошибаться, и заблуждаться, и по высшему счету оплатит свои заблуждения - но так или иначе не померкнет перед ним небо Аустерлица, вечным укором и предостережением останется вопрос на мертвом лице жены и не потускнеет образ девочки Наташи, стремящейся к слиянию с миром, к счастью общности со всем живым.