Сделал и прислал Кайдалов Анатолий.

ДОРОГИЕ РЕБЯТА!
В этой книге четыре рассказа о Семёне Михайловиче Будённом, о том, как молодой Будённый не давал в обиду своих товарищей, царских солдат, и о том, какие подвиги совершали красные будёновцыконники во время гражданской войны.
Игорь Евгеньевич Всеволожский (1903-1967), старейший советский писатель, сам подростком участвовал в гражданской войне. Он написал несколько книг о Будённом и о его верных соратниках - «Хуторская команда», «Отряды в степи», «В боях и походах» (рассказы генерала Оки Городовикова), «Восемь смелых будёновцев».
Прочтите, ребята, эти книги и напишите, понравились ли вам они. Наш адрес: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

ВОСЕМЬ СМЕЛЫХ БУДЕНОВЦЕВ
В февральское бесснежное утро белогвардейцы выбили из родной станицы Будённого - Платовской партизанский отряд и разогнали станичный Совет. Арестовали триста станичников, а среди них и отца Семёна Будённого - Михаила Ивановича,
К ночи были усилены заставы и постам было приказано глядеть в оба. Белогвардейцы опасались, что Семён может появиться внезапно, с большим отрядом, и нагрянуть на станицу. И теперь белогвардейцы, утомлённые атакой и грабежом, отдыхали. Пушки и пулемёты сторожили их сон.
...Будённый, обойдя знакомой ему с детства тропой сторожевые заставы белых, пробрался к покосившейся мазанке на краю станицы. Ставни были закрыты. Идут... Патруль? Семён прижался к холодной стене.
Голоса затихли вдали. Будённый слегка стукнул в ставню. Никто не отпирал. Будённый подождал, прислушался и стукнул ещё раз, чуть громче. Чу! Кто-то зашевелился в хате, вышел в сени.
Скрипнул засов.
Будённый стремительно пододвинулся к двери. Дверь отворилась неслышно, и он скорее. почувствовал, чем увидел, бесконечно родное и любимое лицо матери.
Она всматривалась в темноту.
Мамо! - шепнул Будённый.
Семене!
Тихо, мамо, тихо!
- Сёма! Родной мой! Откуда ты? Отца увели, забрали. Ходила до начальника, начальник накричал, сказал - расстреляют...
Семён прижался щекой к мокрому от слёз лицу матери, почувствовал морщины, рано избороздившие её щёки...
- Ты голодный, наверное, сынку? - спросила мать.
Нет, я не голодный, мамо.
Ты с войском?
Нет, я один.
- Один? - в ужасе воскликнула Меланья Никитична.
- Тихо, мамо, тихо!
- Уходи, Сёма, уходи! Беляки допытывались, где ты. Ищут тебя. Уходи.
- Сколько белых в станице, мамо?
- Гутарили люди - четыре сотни. Уходи, сынку, пока не поздно! Честью прошу, уйди.
- Сейчас уйду, мамо. А сколько орудий?
- Одно, у станичного правления. Сёма, приказываю тебе як мать: уходи!
Да ухожу, мамо. А пулемётов не видела?
Два, сынок.
На площади, что ли?
- На площади. Да уйдёшь ли ты, непослушное дитё?
- Прощай, мамо. Жди в гости!
И, крепко расцеловав мать в губы, в лоб, в щёки, Будённый вскочил на коня и исчез во тьме.
Мать долго стояла, прислушиваясь к ночным шорохам. С трепетом ждала она, не раздастся ли выстрел.
Её сын один, без отряда, в станице, заполненной лютыми врагами! Её Сёма, которого она вырастила, не раз драла хворостиной за проказы и так горячо любила, подвергается страшным опасностям, его могут убить...
Сердце её наполнилось страхом. Она услышала голоса. Возвращался патруль. Стараясь не скрипеть засовом, Меланья
Никитична тихо заперла дверь и долго стояла.в темноте сеней, за дверью, прижимая руку
к груди и чувствуя, как бьётся сердце.
Действовать нужно немедленно - понял Будённый. Арестованных заложников расстреляют на рассвете.
Будённый пришпорил коня и поскакал на хутор Козюрин. Семён знал, что на хутор ушёл с отрядом партизан Фёдоров, выбитый белыми из станицы; на хутор бежали уцелевшие от расправы станичники...
Среди них - товарищи его детства, участники детских игр, лихих налётов, походов и схваток.
Конь стрелой пролетел сквозь кустарник, и Будённый услышал собачий лай и крик петуха.
Значит, за полночь.
- Где Фёдоров? - крикнул Будённый возникшему в темноте часовому, спешился и побежал к дому; в нём светились окна. Фёдоров спал, накрыв голову полушубком.
- Вставай!-сдёрнул полушубок Будённый.
- Ты откуда? - удивился, открыв глаза, Фёдоров.
Из Платовской.
Беляки без боя ушли?
- Какое! Их там полным-полно. Четыре сотни. С орудием, с пулемётами. Давай людей!
Каких тебе людей?
Пятьдесят конных.
Не дам.
Ну, тридцать.
- И тридцати не дам. Я ухожу на соединение с мартыновско-орловским отрядом.
- Уходишь? Так ведь на рассвете кончат
заложников!
Фёдоров покачал головой.
Будённый понял,что Фёдоров людей не даст.
Будённый не боялся смерти, привык смотреть ей в глаза. Он считал, что можно пожертвовать собственной жизнью для спасения родных и близких, если понадобится.
Фёдоров же был осторожен, не любил риска, шёл на соединение с мартыновцами, чтобы превосходить противника и ударить наверняка.
- Так не дашь людей? - спросил ещё раз Будённый.
- Не дам. Это было ударом. Будённый был убеждён, что десять смелых
людей могут сделать больше, чем другие сто. Но выбить из станицы четыреста вооружённых людей, даже обладая безудержной храбростью, одному невозможно.
Запели вторые петухи. До рассвета оставалось часа три, не больше. Тогда всё будет кончено...
Будённый сидел неподвижно, глядя на пламя свечи. Вдруг ему пришло в голову: если десять смелых людей могут наделать
больше дел, чем другие сто, надо найти этих десять смелых людей! Будённый встал:
- Баранников в Козюрине?
- В соседней хате ночует. В голову шашкой ранили, - ответил Фёдоров.
Филипп? Андрей? Афанасий?
Они все вместе, платовские,
План всё больше казался осуществимым. У каждого из одностаничников либо отец, либо брат, либо родственник забран белыми и будет расстрелян на рассвете. Каждый из них так же горячо, как и сам Будённый, ненавидит беляков.
Прощай, - поднялся Семён.
Куда ты?
На Платовскую.
Один?
Со своими, с платовскими.
Да ты с ума сошёл! Их всего семь человек!
Из прапорщиков ты, образованный,- задержался на пороге Будённый,- а арифметике тебя не научили. Раз мы - за революцию, умножай нас во сто раз!
И он пошёл двором в соседнюю хату.
В небе чуть стало светлеть, когда отряд в восемь всадников остановился на старом, заброшенном кладбище, среди истлевших крестов.
Перед Будённым стояли семь смелых товарищей, которых он знал с детских лет. Бойцы ждали от командира приказа.
- Вот что, хлопцы,- сказал им Будённый.-Нас восемь человек. Если идти в открытую- мы и сами погибнем, и родных и близких не выручим. Но мы сильны тем, что знаем все тропы и тропки. Мы сумеем обойти охранение. Мы с Филиппом попытаемся убрать конвой и завладеть пулемётами. А вы не зевайте. Делитесь на эскадроны... на шесть эскадронов.
- Как это - на шесть эскадронов? - спросил Андрей.
- А вот как. Ты, Андрей, будешь первым эскадроном. Скачи и кричи что есть силы: «Первый эскадрон, за мной в атаку марш!» Понял?
- Понял.
- Ты, Фёдор, будешь вторым эскадроном. Стреляй из винтовки и ори во всю глотку: «Второй эскадрон, сыны революции, в атаку!» Понятно?
- Понятно.
- Ты, Афанасий, будешь третьим эскадроном, ты, Кузьма, четвёртым, ты - пятым, ты - шестым. А как вооружим арестованных- ударим по белякам! Смелость, хлопцы, она города берёт. По коням!
Оврагом конники обошли заставы белых и очутились в станице. Будённый и Филипп спешились и, оставив коней, согнувшись, пробрались к станичному правлению, скрывавшемуся во тьме.
Ветер раскачивал фонарь, как маятник, и тусклый луч света бегал по мёрзлой земле.
Кругом была тишина, какая бывает в последние минуты перед рассветом.
Будённый и Филипп притаились. В окнах правления промелькнул свет. Чу! На крыльце появились чёрные тени. Друзья услышали приглушённый говор.
Белогвардейцы выводили первую партию осуждённых.
Станичники поёживались от холода и, казалось, не понимали, куда их ведут. Они шли покорно. Мысль о нападении на вооружённый конвой не приходила им в голову.
И тут в темноте Будённый скомандовал:
- Вперёд, бойцы, в атаку! Сдавайтесь, гады, вы окружены! Фонарь потух, пробитый пулей. Упал как подкошенный начальник конвоя.
- Разоружай конвой, станичники! Бери винтовки, кричи «ура!» - командовал Семён Михайлович.
И сразу всё закричало, зашумело, кругом застреляли. Послышался грозный топот копыт. Со всех сторон посыпались команды:
- Первый эскадрон, в атаку марш!
- Второй эскадрон, сыны революции, в атаку на белых гадов! Ура!
- Шестой эскадрон! Ура-а-а!
- Урра! - неистово кричали станичники, ещё не поняв как следует, в чём дело, но поняв одно: пришло спасение, пришла жизнь!
Они кидались на конвойных и отбирали винтовки. Двери, ставни и окна правления подались под напором хлынувших оттуда станичников. Кто-то радостно крикнул, узнав Семёна:
- Будённый! И этот крик был подхвачен и понёсся по
всей станице. 12
Будённый! - орали прыгавшие в одних подштанниках из окон и убегавшие через сады, точно полоумные, офицеры.
Будённый! - кричали солдаты, кидая оружие. Им слышался топот тысяч копыт, рёв тысяч голосов, кричавших «ура».
Успевший сбежать хорунжий Герасимов докладывал белогвардейскому генералу Гнилорыбову:
- Этот Будённый прекрасно вооружён. У него целых шесть эскадронов. Мы понесли потери убитыми, ранеными и пленными. Всё наше оружие досталось Будённому.
А к Семёну шли партизаны. Просили принять их в отряд. Так зарождалась Первая Конная армия.
КОНЬ ИСПАНЕЦ
Это было ещё в царской армии.
На германском фронте под местечком Бжезины Семён Будённый лихой атакой отбил у противника обоз, забрал в плен солдат, офицеров.
Начальник Будённого вахмистр Хестанов перед каждой атакой «заболевал» - он был трусом. Георгиевские кресты получили, однако, оба.
Перешли на турецкий фронт. В полку появился норовистый конь, по кличке Испанец. Сам эскадронный командир Крым-Шамхалов, лучший в полку наездник, обуздать Испанца не смог. А Семён Будённый Испанца объездил.
Теперь Хестанов не знал ни минуты покоя. Ему чудилось, что Будённый хочет занять его место...
Лагерь сторожили высокие горы. На дне ущелья шумела и пенилась горная речка.
Зов трубы поднимал драгун с коек. В горах эхо повторяло сигнал. Драгуны бежали к речке, умывались ледяной водой и шли на занятия.
Иногда вместо стрельб и ружейных приёмов вахмистр обучал драгун пению.
- От песни,- говорил Хестанов,- за версту лихостью должно нести. Уразумели?
- Так точно,- отвечали драгуны.
- От русской песни турок штаны должон потерять. Уразумели?
- Так точно, уразумели, господин вахмистр!
- Запевай! Фронтовую! Запевала начинал:
Из-под кочек, из-под пней Лезет враг оравой. Гей, драгуны, на коней И айда за славой!
- Всем петь! Ну! - командовал вахмистр, и все драгуны подхватывали:
Гей, драгуны, на коней И айда за славой!
И снова затягивал запевала:
На врагов, чертям назло, Налетим мы бурей, Это наше ремесло - Целоваться с пулей.
- Всем петь. Ну! - приказывал вахмистр. И все пели:
Это наше ремесло - Целоваться с пулей.
В это утро Хестанов проснулся в плохом настроении. Накануне он выпил лишнего, и надо было опохмелиться. Денег не было и негде было достать. Он приказал Будённому доучить с драгунами фронтовую песню, а сам напился чаю и пошёл на коновязь.
Дневалил по коновязи тихий солдат Кузьменко.
Хестанов вспомнил, что вчера просил у Кузьменко денег на табак и тот сказал, что у него денег нет.
Кони мирно жевали овёс. Только Испанец, повернув голову к вахмистру, сердито на него покосился.
Вахмистр отскочил:
- Чего глазищи вылупил, чёрт испанский? - Он споткнулся и чуть было не упал. - Накидали всякой дряни на дороге! - выругался он. И заорал на дневального: - Ты нарочно мне под ноги накидал всякой дряни?
- Никак нет, господин вахмистр, - испуганно ответил Кузьменко. - Как можно нарочно...
- Ах, не нарочно? Не нарочно? Не нарочно?- Усики вахмистра поднялись как стрелки. - Я тебе покажу!
И, размахнувшись, Хестанов ударил Кузьменко. Тот закрыл руками лицо и заплакал. Это ещё больше распалило Хестанова, и он ударил дневального со всей силы. Вдруг Испанец заржал. С опаской от него отшатнувшись, Хестанов ушёл с коновязи.
Драгуны лихо чеканили:
Ты судьбине не перечь,
Не кручинься слёзно,
Всем придётся в землю
Рано или поздно...
Кузьменко вбежал в палатку и упал на койку ничком. Все услышали, как он плачет. Будённый оборвал песню, подошёл к драгуну, тронул за плечо:
- Кто тебя, Кузьменко? Говори, не бойся.
Жить не даёт, денег просит. А у меня денег нет, где я возьму? - бормотал солдат.
Так тебя, значит, вахмистр?- спросил Будённый.
Конь Испанец его покалечил,- услышал Будённый скрипучий голос и увидел неслышно подошедшего вахмистра. - Кузьменко - неосторожный солдат. К Испанцу подошёл на близкое расстояние. Не раз я его упреждал - не подходи...
Конь Испанец? - переспросил Будённый.
А ты, унтерцер, проводи занятия!- закричал Хестанов.- Почему беспорядок?
Устав бить не дозволяет,- тихо сказал Будённый.
Что мне устав? Я сам себе устав! А ты что? Бунтовать солдат?
Солдат - человек,- твёрдо сказал Будённый.
Да я тебя в пыль разотру!-заорал Хестанов и замахнулся на Семёна Михайловича.
Но Будённый перехватил его руку и сам тяжело ударил Хестанова по лицу. Тот упал. Но тут же вскочил на четвереньки и заорал:
- Бунт! Бунт!
Он побежал, озираясь на молчавших драгун. И долго они ещё слышали истошный крик вахмистра:
- Убил! Убил! Бунт!
Пропадёшь, Семён Михайлович,- сказал один из драгун. - За такое - полевой суд.
А за что пропадёт? - воскликнул другой.- За то, что за нас вступался? Кузьменко в обиду не дал?
Драгуны зашумели. Они от всей души хотели спасти любимого унтера.
Бойкий Васильков шлёпнул по лбу ладонью:
- Братцы! Придумал! Солдаты зашептались... Вскоре Хестанов вернулся. Щека у вах
мистра покраснела, вспухла и была повязана носовым платком, голубым с белыми крапинками.
- Взвод! Смирно! - заорал он, подбегая.
За вахмистром шёл взводный командир, ротмистр. Драгуны замерли. Замер Будённый.
- Драгуны! - выкрикнул ротмистр визгдиво.- В моём взводе совершено страшное злодейство. Подчинённый поднял руку на своего начальника. Унтер-офицер Будённый, три шага вперёд!
Будённый вышел на три шага вперёд.
- Отвечай! Ну? - спросил взводный.
- Ничего не знаю, ваше благородие,- отчеканил Будённый.
- Запираешься? Хоменко, два шага вперёд! Ты что скажешь?.
- Ничього не кажу, ваше благородие,- ответил Хоменко.
- Покрываешь?
- Кого? Не знаю, про що пытаете. Ничього не бачив, ваше благородие!
- Не бачил? Два шага назад! Васильков! Два шага вперёд! Расскажи ты! Ты видал?
- Никак нет, ничего не видал, ваше благородие! -отрапортовал Васильков.
- Так кто же, по-твоему, вахмистра побил? Святой дух? Я тебя, Васильков, спрашиваю: святой дух?
- Дозвольте доложить: помрачение нашло на господина вахмистра. Як навесили торбы на лошадей, господин вахмистр проходили по коновязи. Не остерёгшись коня Испанца, получили копытом по морде!
Смеёшься?!
Как перед попом на исповеди!
- Два шага назад! Ать-два! Ткаченко! Два шага вперёд! Кто ударил вахмистра? Отвечай!
- Конь Испанец копытом по морде, ваше благородие!
Щербаков!
Конь Испанец, вашбродь!
Архипов!
Так что я скажу, конь Испанец!
Корешков!
Испанец, вашбродь!
Прокопенко! Н-ну?
- Так что конь Испанец копытом по морде!- уже совсем весело отрапортовал Прокопенко.
- Кузьменко! Два шага вперёд!
На два шага вперёд вышел Кузьменко. Ротмистр уставился на драгуна, побитого вахмистром. Спросил:
- А тебя кто размалевал?
- Конь Испанец заодно с господином вахмистром, - доложил Кузьменко.
- Какой же тебя конь Испанец, чего брешешь, чёрт? - не выдержал Хестанов.
- Сами меня в том уверили, господин вахмистр, - тихо, но значительно ответил Кузьменко. - Бунтовщики, ваше благородие! - взвыл Хестанов.
- Дурак! Явишьсякомнев канцелярию!- приказал ротмистр и ушёл.
В обед конь Испанец получил тридцать две порции сахара, ровно столько, сколько драгун служило во взводе.
Сахар конь Испанец очень любил.
СМЕЛОСТЬ ГОРОДА БЕРЕТ
Белые отступали, уводя за собой восемь! конников. Захватили их в пылу боя, окружив! со всех сторон.
У пленников отобрали коней, полушубки, брюки и сапоги. Ночь была холодная и сырая. Падал густой, мокрый снег. Бойцы окоченели от холода.
- Хлопцы, - тихо сказал бойцам командир эскадрона товарищ Бобриков. - Нам всё
одно помирать. Допрашивать будут-молчите, о чём бы ни спросили.
- Не разговаривать! - И один из белогвардейцев толкнул Бобрикова в спину прикладом.
Они уже подходили к станице, занятой врагами. Во дворе ржали кони, лаяли встревоженные собаки. Во многих домах горел свет.
Конвоиры ввели пленных в избу. В углу под иконами сидел краснолицый полковник с большим животом.
Полковник был зол. Тринадцать тысяч отборных белых кавалеристов не смогли одолеть в бою трёх тысяч будёновцев.
«Разросся, что ли, корпус Будённого? - думал полковник.- А ну-ка, расспрошу пленных».
- Вот что,- сказал он захваченным в плен будёновцам.- Я вас расстреливать не стану. Быть может, даже отпущу по домам. Вижу, устали вы воевать. И, наверное, скучаете без родных, без ребят.
Пленные молчали.
- Какие части участвовали в бою? Какие имеются в запасе? Расскажете - отпущу на все четыре стороны...
Восемь полураздетых бойцов стояли перед белогвардейским полковником.
- Благодарим вас, господин полковник,- сказал Бобриков.- Только мы не хотим идти по домам. И вовсе мы не устали.
Дома нас подождут, а ребятишки подрастут, пока мы воюем. И не скажем мы вам, какие части участвовали в бою. А если интересуетесь насчёт запасных войск, то их у нас неисчислимая сила. Все рабочие возьмут винтовки, и все крестьяне винтовки возьмут. И не вернутся домой, пока вас не добьют.
У полковника ощетинились усы. Он встал:
- Кто командир? Назовите его - и я вас отпущу.
Все восемь бойцов были без обмундирования, в одном белье. Они только переглянулись. Будёновцы твёрдо решили не выдавать своего командира.
Полковник подошёл к бойцу, который больше всех замёрз и стучал зубами. Полковник думал, что будёновец стучит зубами от страха.
- Говори сию минуту, кто командир, если хочешь жить... Но ответил боец:
- Ставь меня к стенке, а я тебе ничего йе скажу.
- Ты говори! - крикнул полковник другому.
Но будёновец только усмехнулся в ответ.
Тогда полковник приказал запереть пленных в нежилую избу и приставить к ним часового.
В пустой, холодной избе конники легли, тесно прижавшись друг к другу. За окном взад и вперёд ходил часовой.
- Товарищи,- прошептал Бобриков,- Неужели мы так запросто и помрём? Бойцы прислушались к словам своего командира.
- Не должны мы зря помереть,- продолжал он.- Будённцй ввосьмером станицу Платовскую брал. Отряда тогда у него не было. Было только семь смелых товарищей. Не побоялись они ни орудий, ни пулемётов. Будённый всегда говорит: «Смелость города берёт».
- Что же делать-то? Часовой сторожит,- сказал кто-то.
- Нет, не должны мы зря помирать,- поднялся плечистый, рослый будёновец.
Раньше он был кузнецом, а потом пошёл добровольцем в конницу.
- Попробую,- сказал он, подошёл к окну, прислушался, взялся за раму, натужился и вырвал её.
Все замерли: не услышал ли часовой?
Но за окном была тишина.
Кузнец полез в окно первым. Он увидел задремавшего часового.
- Не спи, дурак! - И кузнец, оглушив часового кулачищем, забрал у него винтовку.
Один за другим вылезли бойцы. В деревне всё спало. Только в избе, где полковник вчера допрашивал пленных, ещё горел свет. У крыльца были привязаны кони. Их никто не сторожил.
Бойцы хотели уже вскочить на коней, но командир эскадрона остановил их. Он подкрался к окну, заглянул в хату. На лавках спали четыре офицера. Их оружие, кителя, шаровары, сапоги, шинели валялись на полу. На столе стояли пустые бутылки.
Пьяные,- сказал Бобриков. Дверь в избу была заперта.
А ну-ка, кузнец... - приказал он.
Кузнец приналёг плечом на дверь. Никто не проснулся...
Из станицы выехали на конях четыре офицера, окружавшие полураздетых людей. Часовой у околицы отдал им честь.
Выехав в степь, всадники подхватили пеших товарищей, пришпорили коней и понеслись по заснеженной равнине.
ЛЮБИМЫЙ КОНЬ БУДЕННОГО
В атаку Будённый шёл всегда на своём любимом коне Казбеке.
Несколько раз Казбек выручал хозяина в бою. Однажды за Будённым гнался отряд белогвардейцев на отборных конях.
Белые нахлёстывали своих коней, но догнать Будённого они не могли. Вдруг Будённый увидел впереди большой ров, пересекавший путь. Объезжать этот ров - значило попасть в руки белым. Но быстроногий и сильный Казбек спас Будённого от неминуемой смерти. Конь разогнался и, словно птица, перелетел через широкий ров. Белогвардейцы прыгать через этот ров не решились. Они слезли с коней и стали стрелять по всаднику, но напрасно. Казбек завернул в лес, и Будённый оказался в безопасности.
В другой раз, в бою, когда всё смешалось и Будённый врезался в самую гущу врагов, белогвардейский полковник выстрелил из револьвера в Семёна Михайловича, но промахнулся.
Пуля попала в любимого коня Будённого. Конь вздыбился, но Семён Михайлович успел выстрелить в полковника. Затем Казбек упал, а Будённый вскочил на другого коня и снова бросился в бой.
Белые были разбиты. Они бежали, и наши конники гнали их по жёлтой, выгоревшей степи. После боя Будённый вдруг куда-то заторопился.
Ты куда? - спросил его товарищ Ворошилов. Он заметил, что Семён Михайлович озабочен и мрачен.
Казбека у меня убили. Хочу в последний раз на друга взглянуть, - ответил Семён Михайлович.
- Пойдём вместе,- сказал Ворошилов. Ворошилов и Будённый шли полем. Будённый подошёл к тому месту, где упал
Казбек. Казбек прерывисто дышал. Будённый стоял молча, опечаленный. Тяжело ему было расставаться с конём.
К Будённому подошёл командир.
- Пристрели его, чтоб не мучился,- сказал командир. Будённый вынул из кобуры револьвер, нацелился.
Но вдруг конь как будто всё понял. Он поднял голову и взглянул на своего хозяина. Из глаз его покатились крупные слёзы.
Будённый отвёл руку с револьвером и отвернулся.
- Не могу, - сказал он Ворошилову. Ворошилов молчал. Он видел, как тяжело Будённому расста
ваться с Казбеком. Командир, который советовал пристрелить Казбека, вынул из кобуры свой револьвер.
- Погоди,- сказал Ворошилов командиру.- Надо позвать врача. Может быть, вылечим.
Командир поспешил за врачом. Врач пришёл тотчас же и осмотрел коня. Он отвёз Казбека в госпиталь.
В госпитале конь поправился, и вскоре Будённый смог уже снова оседлать Казбека. И ещё много раз ходил Будённый в атаку на своём любимом коне. И ещё много раз выручал Казбек своего хозяина.

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ.
ПЯТЬ ГЕОРГИЕВ.

В свой полк Буденный вернуться не мог, он должен был явиться в местное воинское присутствие и получить новое назначение. Так, в начале сентября он оказался в 18-м Северном драгунском полку Кавказской кавалерийской дивизии на должности взводного унтер-офицера. Очень презрительно вспоминал много позже Семен Михайлович об офицерском составе этой дивизии: "Даже мы, солдаты, вскоре убедились в полной бездарности командования дивизии, состоящего преимущественно из офицеров иностранного происхождения и кавказских князьков". Командиром третьего взвода, непосредственным начальником Буденного, являлся поручик КучукУлагай, карачаевец по национальности, командиром эскадрона был кабардинский князь ротмистр Крым-Шамхалов-Соколов, командиром полка - полковник Гревс, а дивизией командовал генерал-лейтенант Шарпантье.

Однажды Кавказская кавалерийская дивизия, действуя на западном фронте, получила приказ захватить местечко Бжезины. Командир эскадрона вызвал к себе Буденного и поставил задачу - силами взвода провести разведку в направлении Бжезин. Поручик Улагай, как всегда пытавшийся уклониться от опасного задания, сказался больным, и взвод предстояло вести Семену.

8 ноября к утру кавалеристы выдвинулись на опушку леса в полукилометре от Бжезин и начали скрытное наблюдение.

Непрерывной лентой по шоссе двигались немецкие обозы, представлявшие собой огромные фургоны, тяжело груженные, в упряжках из четырех лошадей. На каждом фургоне находилось по пять вооруженных солдат.

Несколько раз посылал Буденный донесения ротмистру с просьбой атаковать врага, так как обстановка этому благоприятствовала, однако в ответ получал лишь подтверждение о скрытном наблюдении. На просьбу разрешить атаковать силами взвода также был получен запрет.

Вот как вспоминает об этом сам Семен Михайлович: "Выехав на опушку леса, я увидел невдалеке группу офицеров и генералов во главе с Шарпантье, рассматривавших в бинокли немецкий обоз. Мне ничего больше не оставалось как вернуться к взводу и продолжать вести бесцельное наблюдение".

Два часа шли по дороге сплошным потоком обозы, и вся Кавказская дивизия во главе со своим командованием наблюдала за ними, ничего не предпринимая.

Вот где проявился характер Семена Михайловича: он сделал то, за что по законам военного времени полагался трибунал - нарушил приказ. Повозки двигались уже не сплошной лентой, . а группами, и по его команде взвод обрушился на одну такую группу. Стремительной и неожиданной атакой взвод сбил с дороги головные повозки, направив всю колонну в расположение дивизии. Хвост обоза прикрывала немецкая пехотная рота с двумя пулеметами, однако атака оказалась настолько неожиданной, что солдаты побросали оружие и сдались в плен.

Взвод в этом бою потерял двух человек убитыми, захватив около двухсот пленных, в их числе двое оказались офицерами, еще два вражеских офицера погибли. Прихватив трофеи - повозку с оружием, повозку с хирургическими инструментами и тридцать пять повозок с теплым обмундированием, Буденный направил взвод к месту расположения дивизии.

Однако на месте дислокации никого не оказалось, а брошенные эскадронные кухни указывали на поспешное отступление. Догоняя дивизию, взвод подбирал по дороге брошенные ею повозки с различными продуктами. На одном кладбище с почестями похоронили двух убитых солдат.

Только на третьи сутки взвод догнал свой полк, отступивший на сто километров. Оказалось, что отход был вызван опасениями ответной атаки со стороны немцев. Буденный оказался победителем, которого не судят. За этот бой солдаты взвода получили медали "За храбрость", а Буденный - Георгиевский крест четвертой степени. Получил награду и ротмистр, чья заслуга заключалась в поспешном бегстве от противника. Военная печать сообщила, что Кавказская кавалерийская дивизия решительной атакой под Бжезинами разгромила врага, захватив большие трофеи. При этом количество трофеев "увеличили" раз в десять.

Через две недели дивизию перебросили на Турецкий фронт. По воспоминаниям самого Буденного, месяц, который дивизия простояла в районе Тбилиси, отложился в его памяти самыми мрачными воспоминаниями. Ожидая отправки на фронт, офицеры совершенно разложились, проводя время в непрерывных пьянках с местными девицами легкого поведения.

По существующим в царской армии правилам офицеры могли распоряжаться денежным довольствием, выдаваемым на содержание солдат и лошадей. Эти деньги разворовывались, и дошло до того, что солдатам перестали готовить еду, а для лошадей выдавать фураж.

Очевидцы вспоминали такой диалог между Крым-Шамхаловым-Соколовым и обратившимся к нему с просьбой отпустить деньги на питание солдат вахмистром:

Голодают солдаты, ваше высокоблагородие.

Ротмистр грязно выругался, достал из кармана три рубля и швырнул их под ноги со словами:

На, купи им телегу дров, пусть грызут!

Все это не могло не отразиться на настроениях среди солдат. Боевой дух стремительно падал, и Буденный, избравший армию своим домом, очень сильно переживал происходящее. Он был военным от бога, рожденным для воинской службы, и при этом вовсе не был бездумным служакой, тупо исполняющим приказы и презирающим всех нижестоящих. Не раз он вызывал неудовольствие начальства тем, что уважительно относился к низшим чинам. Но если считал, что солдат недобросовестно несет службу, спуску не давал. Теперь же на его глазах подрывались основы армии - что можно требовать от голодного солдата?

Негодование копилось у него в душе, требовало выхода, что-то должно было произойти.

Когда в очередной раз во время занятий по стрельбе солдаты задали Буденному вопрос, когда же закончатся голодовки, тот отправил их с этим вопросом к вахмистру Хестанову. Через некоторое время злой и раздраженный вахмистр набросился на Семена: "Это ты подбиваешь своих людей к бунту! Я прикажу тебя арестовать!"

С этими словами он ударил Буденного кулаком в лицо, приказав тому стать по стойке "смирно". Все, что накипело в душе у Семена за эти недели, разом всколыхнулось, затуманив сознание. Он развернулся и крепко ударил вахмистра. Хестанов как сноп повалился на землю и лежал так довольно долго. После того как пришел в себя, он молча поднялся и ушел.

За этот поступок Буденному полагался военно-полевой суд и расстрел. Крым-Шамхалов-Соколов провел во взводе расследование, но ни один солдат не выдал своего командира. Все придерживались одной версии, якобы видели своими глазами, как вахмистра ударил копытом конь. И все же через некоторое время знакомый штабной писарь предупредил Семена, что ротмистр подал рапорт на имя командира полка с просьбой предать Буденного военно-полевому суду.

Так как от суда пощады ждать не приходилось, то Семен решил бежать - не с его натурой выступать в роли жертвенного барашка. Бежать с ним решили также трое наиболее преданных ему солдат взвода. Но побег не состоялся: на очередном построении адъютант полка зачитал приказ по дивизии, в котором говорилось о том, что старший унтер-офицер Буденный за совершенное им преступление подлежит преданию военно-полевому суду и расстрелу, однако учитывая его честную службу командование дивизии решило под суд его не отдавать, а лишить Георгиевского креста. Тут же крест с Буденного сняли, однако он остался на своей должности взводного унтер-офицера.

Наконец дивизию вновь отправили в зону боевых действий, к турецкому городу Ван. В боях за этот город Буденный вновь отличился: под его командованием взвод проник глубоко в тыл турецких войск и в решающий момент боя захватил вражескую батарею, что позволило дивизии одержать победу и опрокинуть турецкие войска.

За этот подвиг командир дивизии вновь наградил Буденного Георгиевским крестом четвертой степени.

В январе 1916 года Кавказскую дивизию включили в состав экспедиционного корпуса генерала Багратова и отправили в Персию, на Багдад. В результате тяжелых боев под Менделиджем с превосходящими силами турок дивизия отступала к Керманшаху. Командир полка приказал Буденному силами его взвода прикрывать обозы. Трое суток драгуны вели непрерывные бои, иногда предпринимая контратаки. В одной из таких атак Буденный лично захватил в плен вражеского офицера.

Приказ был выполнен, обозы сохранены, личный состав взвода потерь не понес. Буденного наградили Георгиевским крестом третьей степени.

Затем - вновь наступление на Багдад. По уже сложившейся традиции поручать самые ответственные задания третьему взводу старшего унтер-офицера Семена Михайловича Буденного отправляют вперед, на разведку турецких укреплений. Через некоторое время посланный им с донесением посыльный вернулся обратно и доложил, что дивизия отступила, а он наткнулся на колонну турок.

Буденный принял решение повернуть назад. При отходе взводу встретился турецкий караван, груженый продовольствием, который был атакован и захвачен. Пленные рассказали, что перед обозами движутся крупные турецкие силы Стало ясно, что прорываться в лоб нельзя. Взвод двинулся проселочными дорогами вдоль линии фронта.

Рейд продолжался 22 дня. Выбрав подходящий момент, Буденный отдал приказ на прорыв. При этом была захвачена в плен турецкая застава, охранявшая участок фронта в районе села Вариле.

Когда взвод вместе с пленными прибыл в расположение своего полка, радости и удивлению сослуживцев не было предела: их уже не ожидали увидеть живыми, и в приказе по полку личный состав взвода исключили из списков части как без вести пропавший. Все солдаты взвода были представлены к наградам, а Буденный получил Георгиевский крест второй степени.

Под Керманшахом дивизия снова вела оборонительные бои в течение трех месяцев. Однажды эскадронный вахмистр собрал всех взводных унтер-офицеров и сообщил, что командир полка приказал каждому эскадрону добыть "языка". Вахмистр мог приказать любому из присутствующих отправиться на выполнение задания, однако он предложил тянуть жребий. И вновь военный бог Семена Михайловича не позволил ему остаться в стороне: жребий достался Буденному.

Поскольку в результате боев и болезней во взводах осталось очень мало людей, пришлось брать по одному добровольцу от каждого взвода - всего четыре человека.

Буденный тщательно готовился к операции. Днем добровольцы провели предварительную разведку, изучив турецкую оборону, и наметили участок для захвата. Глубокой ночью маленький отряд двинулся в глубь турецких позиций. Шли очень осторожно, часто пробирались ползком. Прошли первую линию окопов - врага не обнаружили, вторая линия - опять никого. Добрались до третьей линии и обнаружили там множество турок. Залегли, стали ждать - никто из турок не показывался из окопов. Расстроенные, они собрались обратно, но услышали невдалеке разговор. Это оказался полевой караул.

Трех солдат Буденный отправил скрутить часовых, а сам забрал винтовки спящих турок и после этого на турецком языке приказал всем поднять руки вверх. Сонные, растерявшиеся солдаты не смогли оказать серьезного сопротивления, и в расположение части команда доставила шесть вражеских солдат и старшего унтер-офицера. После этой операции всех четверых солдат наградили Георгиевскими крестами, а Буденного наградили Георгиевским крестом первой степени. Он стал обладателем высшей солдатской награды того времени - Полного банта георгиевского кавалера, что открывало ему дорогу в офицерский корпус царской армии. Однако судьба распорядилась иначе: уже шел 1917 год, год крутых перемен в русской истории.

Буденный Семен Михайлович

На, купи им телегу дров, пусть грызут!

Ad Content

Вскоре после этого вахмистр Бондаренко по болезни уехал из полка, а исполняющим обязанности вахмистра остался старший унтер-офицер Хестанов. Это был унтер-пришибеев в самом худшем виде, презиравший солдат и пресмыкавшийся перед офицерами.

С первого же дня прибытия в полк Хестанов возненавидел меня за доброе отношение к солдатам и не упускал случая, чтобы чем-нибудь опорочить. Как это ни трудно было мне, но обычно я сдерживался в обращении с ним. И все-таки Хестанов довел меня до того, что я не выдержал и чуть было не поплатился за это своей головой.

Однажды во время занятий по стрелковому делу, проводившихся вблизи коновязей, солдаты задали мне вопрос, который не сходил у них с уст: когда же наконец кончатся голодовки, когда же наконец их будут кормить по-человечески?

Что я мог ответить?

Увидев подходившего к нам Хестанова, я сказал:

Вот идет вахмистр. Поставьте этот вопрос перед ним сами. Я уже много раз говорил ему об этом, а толку нет. Только говорите не по одному, а все разом.

Солдаты так и поступили.

Когда Хестанов подошел, я скомандовал: "Встать!" Он посмотрел на людей и приказал садиться. Солдаты сели и все в один голос спросили:

Когда нас начнут кормить?

Хестанов резко повернулся ко мне:

Это ты научил своих солдат бунтовать?

Я ответил ему, что бунта тут никакого не вижу:

Людей не кормят, уже больше месяца, и они вправе спросить, почему это происходит.

Хестанов, посинев от злости, закричал:

Встать смирно, ты арестован! Это тебе не армавирский погром, ты у нас давно на подозрении, мерзавец! - и он ткнул мне в лицо кулаком.

Не стерпел я обиды и, вместо того, чтобы встать "смирно", развернулся и с силой ударил Хестанова. Он упал и долго пролежал неподвижно. Поднявшись, Хестанов схватился за голову и молча ушел.

Я сказал солдатам, что если кто-нибудь из них сообщит командованию о том, что я ударил вахмистра, меня предадут полевому суду и расстреляют. Солдаты молчали, пока кто-то не предложил свалить вину на коня Испанца.

Был у нас такой конь злого нрава.

Многие уже пострадали от него: кому ухо откусил, кому - палец, кого копытом хватил. И вот-де, когда Хестанов проходил по коновязи, Испанец ударил его - дневальный по конюшне видел этот "несчастный случай".

Договорившись на этом, все солдаты поцеловали клинок шашки и дали клятву, что не выдадут меня ни при каких обстоятельствах.

Какой оборот примет дело, трудно было сказать. Драгуны по опыту прошлого считали, что если командир эскадрона вызовет меня и изобьет, то под суд отдавать не будет, а если бить не станет, то значит определенно отдаст под суд.

Я объявил перерыв для перекура. Но не успели солдаты покурить, как подошел забинтованный Хестанов, а за ним старший взводный унтер-офицер Гавреш.

Хестанов приказал построить взвод. Я построил солдат в две шеренги. Правофланговым в первой шеренге стоял дневальный по конюшне взвода Пискунов.

Ты видел, как меня ударил Буденный? - обратился к нему Хестанов.

Никак нет, я этого не видел, - ответил Пискунов. - Я видел, как вас ударил конь Испанец и вы упали, а затем вскочили на ноги и побежали.

Хестанов в бешенстве закричал:

Врешь, мерзавец!

Успокоившись, он повторил вопрос, обращаясь к солдату Кузьменко, стоявшему во второй шеренге в затылок Пискунову.

Кузьменко был в нашем взводе самым неразвитым солдатом, ко всему относился безразлично. Я боялся, что он не выдержит и выдаст меня. Однако этого не случилось, Кузьменко спокойно ответил:

Никак нет, господин вахмистр, я видел, как вас ударил конь Испанец, вы упали, а куда потом делись, не знаю.

Хестанов опросил всех солдат взвода. Все говорили одно и то же. Еще раз оглядев по очереди всех солдат, он плюнул, выругался и ушел вместе с Гаврешом.

Что доложили Хестанов и Гавреш командиру эскадрона, мы не знали, но ясно было, что Хестанов постарается отомстить мне.

Спустя два дня после происшествия меня вызвал к себе на квартиру Крым-Шамхалов-Соколов. Когда я явился к нему, он играл в карты с офицерами нашего полка.

На просьбу доложить обо мне денщик ответил:

Обожди, ротмистр сейчас банкует.

Дверь в комнату была приоткрыта. Офицеры сидели за столом, на котором среди винных бутылок лежала куча денег. Я услышал, как

И вдруг меня осенило: "лицо еврейской национальности" – это то же самое, что бывшая "жидовская морда". Б. Сарнов

У критика Бенедикта Сарнова три больших влечения: любит порассуждать на военную тему, неутомим в борьбе за культуру вообще, за русскую в особенности, за русский язык в частности, и, конечно, не может жить без обличения антисемитизма. Во всяком случае, именно эти "три кита" резвятся в его последних книгах "Перестаньте удивляться!" (М., Аграф, 1998) и "Наш советский новояз" (М., Материк, 2002).
Андре Жид мне рассказывал...

Обе книга представляет собой многолетнее собрание сногсшибательных сюжетиков, соленых и кислых анекдотиков, пахучих побасенок, замшелых побрехушек, завиральных версий и т. п. Еще десять лет тому назад знаменитый эстетик нашего времени Юрий Борев выступил с подобным сочинением "Фарисей", предвосхитив и названные труды Сарнова и "От Ильича до лампочки" Аркадия Арканова. По странной случайности все эти авторы примерно одного возраста и одного прекрасного цвета глаз.
На страницах книг Сарнова то и дело мелькает: "С. Я. Маршак однажды рассказал мне...", "В. Б. Шкловский рассказал мне однажды...", "С. И. Липкин однажды рассказал мне...", "А. А. Бек рассказал мне однажды...", "А. Г. Зархи однажды рассказал мне...", "А. Я. Каплер рассказал мне однажды...", "Наум Коржавин однажды рассказал мне..." и т. д. И тут же в качестве источников забористых анекдотов, пахучих баек и других блистательных текстов мельтешат главным образом Аграновский, Алешковский и Чуковский, Гроссман, Шульман и Эрдман, Ваксберг, Замдберг и Слиозберг, Галич, Агранович и Войнович, Арканов и Бакланов, Рязанов и Хазанов, а также Николай Евреинов и Андре Жид. Всех не перечислишь! Вот как широк и разнообразен диапазон творческих интересов автора, сколь богата среда его духовного и физического обитания. Жаль только, что эти "источники" за редчайшим исключением (Яковлев, Коржавин, Войнович,- кажется, и все), увы, ушли в лучший мир. Сарнов пережил их почти всех. Это лишает нас возможности при желании что-то уточнить или проверить, не злоупотребляет ли сочинитель своим долголетием.

Маршал Троцкий

С двумя последними из названных трех страстей все понятно: первая объясняется литературным образованием и профессией, вторая - национальностью. А вот страсть к военной теме в самых разных ее аспектах - от довоенных знаков различия до вопроса о профессионализме наших военачальников и событий Великой Отечественной войны - весьма загадочна. В армии человек не служил, на войне не был, а вот поди ж ты, судит-рядит.
Хотя бы со знаков различия и начать. Они, читаем в "Новоязе", были до войны такие: четыре кубика - капитан, одна шпала - майор, две шпалы - подполковник, три шпалы - полковник... И кто это ему сказал, Войнович, что ли, знаток армии? Ведь здесь все - чушь. Четырех кубиков вообще не существовало, а остальное было так: капитан - одна шпала, майор - две, подполковник - три, полковник - четыре...
В другом месте, не моргнув прозорливым глазом, пишет, что у нас "вчерашний полковник становился маршалом". Это кто же? Когда? Приведи хоть один пример. Где тот таинственный полковник? Сказать он ничего не может. А ведь опять чушь! Даже Булганин прошел необходимую иерархическую лестницу: будучи членом Военного совета Западного фронта, он, естественно, 6 декабря 1942 года получил звание генерал-лейтенанта, затем, оставаясь на фронте членом военных советов других фронтов, стал 29 июля 1944 года генерал-полковником, 17 ноября 1944-го - генералом армии. И только 3 ноября 1947 года, после того как был назначен министром Вооруженных Сил СССР, ему присвоили звание Маршала Советского Союза. А Берия стал маршалом, будучи наркомом, членом ГКО. Даже Брежнев попал в маршалы не из полковников, а все-таки из генералов. Нетрадиционны были пути к маршальскому званию у Буденного, Ворошилова, Егорова, Тухачевского, но они же достигли в армии высокого положения в революционные годы гражданской войны, а в такие времена традиции нарушались не только в России. Молчит же Сарнов о том, что никогда не служивший в армии Троцкий был наркомвоенмором да еще председателем Реввоенсовета страны, т. е. занимал, в сущности, маршальские должности. Однако есть пример, когда не "полковник" даже и не "поручик", а рядовой стал "маршалом": артист Сергей Бондарчук, сыграв роль Тараса Шевченко в одноименном фильме, сразу получил звание Народного артиста СССР. И разве Сталин здесь ошибся?
Ворошилова критик объявил малограмотным, а Тимошенко и Буденного - вообще неграмотными. Какая лихость! Но я думаю, что они, не говоря уж о военном деле, даже литературу и русский язык знали лучше Сарнова. Уверен, что никто из них не написал бы, как он, о Мандельштаме и его жене, которых конвойные сопровождали в ссылку, так: "...двое разнополых (!) людей под конвоем трех солдат". Тут хочется спросить: "А солдаты были однополые или разнополые?" Никто из маршалов не сказал бы, как он, "обмундиренные генералы" или "цивильное (вместо "мирское") платье митрополита", никто из них не употреблял слов, смысла которых, как он, не знал, и, уж конечно, ни один не стал бы глумиться над знаменитым партизанским командиром дважды Героем Советского Союза, не кончавшим Литературный институт, который однажды будто бы допустил орфографическую ошибку в слове "читал". Тем более что над этим уже всласть похихикал раньше писатель Г. Бакланов, и Сарнов трусит по чужому следу.

Маршал Будённый и критик Сарнов - разнополые люди

С. М. Буденный, как известно, с двадцати лет, т.е. с 1903 года, служил в армии, там не было лекций профессора Асмуса по эстетике. Но вот что сказано в его аттестации 1921 года: "Прирожденный кавалерист-начальник". Я не слышал, чтобы о Сарнове кто-то сказал, что он прирожденный критик. Дальше: "Обладает оперативно-боевой интуицией". А где у Сарнова интуиция, если он даже известные цитаты из Пушкина и Шолохова приводит неверно? Дальше: "Кавалерийское дело любит и хорошо знает". А что Сарнов любит и знает хорошо? Ну, Галича ("знаменитый!"), Войновича ("замечательный!"), Алешковского ("прекрасный!"), Жаботинского ("мировая история идет не по Ленину - по Жаботинскому"), а также, разумеется, Израиль ("песок, на котором возвел свое национальное государство Израиль, стал камнем").
Что дальше? "Недостающий общеобразовательный багаж С. М. Буденный усиленно и основательно пополняет и продолжает самообразование". Тогда ему было 37 лет, а позже, пополняя помянутый багаж, он окончил Особую группу при Военной академии им. Фрунзе. А Сарнов, как мы видели и еще увидим, из рук вон плохо пополнял свой багаж после окончания средней школы, а к старости многое и растерял из него. Наконец: "Буденный с подчиненными мягок и обходителен". Даже с подчиненными! А упоминавшийся выше герой-партизан в подчинении у Сарнова никогда не находился, но критик считает возможным вместе с Баклановым поглумиться над покойным героем.
Ну а в итоге почти семидесяти лет своей службы в русской армии и участия во многих войнах Буденный был награжден четырьмя Георгиевскими крестами, четырьмя Георгиевскими медалями, стал Маршалом Советского Союза, трижды Героем, кавалером ордена Суворова первой степени, восьми орденов Ленина, шести орденов Красного Знамени и многих других наград. А Сарнов? Где его хоть какие-то медальки, звания, премии, наконец, аплодисменты? Как получил при окончании института одну литературную лычку, так с ней и ходит. Видимо, этим и объясняется тот странный факт, что критик особенно взъелся на Семена Михайловича, почившего в бозе тридцать лет тому назад. В последней книге, как уже сказано, объявил покойника совершенно неграмотным, а в предыдущей не поскупился даже на отдельную клеветническую байку о нем.

Злоба 80-летней выдержки

Рассказывает, будто критик Г. Мунблит... Что за Мунблит? А тот самый, которого в свое время учил уму-разуму Шолохов, и сосед Сарнова по подъезду из квартиры 122 (соседи у него - главный источник знаний и впечатления бытия). Будто бы этот Мунблит, впервые придя по какому-то делу к знаменитому адмиралу Ивану Степановичу Исакову, будто бы увидел у него в кабинете портрет Буденного и вопросил: "Почему у вас здесь висит этот портрет?" Адмирал на такую бесцеремонность мог бы ответить пришельцу: "А какое ваше собачье дело? Мой кабинет - что хочу, то и вешаю. В чужой монастырь..." Но Иван Степанович сдержался и вежливо сказал будто, что это подарок самого Буденного. "Казалось бы,- пишет Сарнов,- вопрос исчерпан. Но не таков был Мунблит". Он продолжил свое хамство:
"- Дело в том, что у нашего брата-литератора свой счет к этому человеку. Мы не можем простить ему Бабеля".
Во-первых, какое дело адмиралу до каких-то неизвестных братьев? Еврейских, что ли? Так бы и сказал. Пусть не вешают у себя портреты маршала, а ему-то что до них. Во-вторых, что же такое ужасное Буденный сделал с Бабелем, после чего его невозможно братьям простить даже спустя много лет,- голову снес шашкой на всем скаку или отправил в лагерь? Да нет, оказывается, в начале 1924 года он выступил в журнале "Октябрь" с резкой критикой повести Бабеля "Конармия". Так ведь тот написал свою повесть, побывав в Первой Конной журналистом, а Буденный был создателем и командующим легендарной армии. Это, что, лишало командарма права на критику книги? Кто лучше знал армию - ее создатель и командующий или корреспондент?
Дело в том, пишет младший брат Сарнов, что Буденный "изничтожил" книгу старшего брата Бабеля. То есть действительно срубил на всем скоку... и книгу запретили, что ли, не издавали? Ничего подобного! В ее защиту выступил сам Горький, и не где-нибудь, а в "Правде". И с 1926 года по 1933-й "Конармия" переиздавалась 7 раз отдельной книгой и дважды в 1934 и 1936 годах включалась в сборники. Другие писатели могли об этом только мечтать. Но Сарнов обо всем этом - ни слова.
Что же было у брата Мунблита с Исаковым дальше? Автор сообщает, что тот "провел пропагандистскую работу" с адмиралом. О, это братья умеют! Разыскал где-то статью Буденного, притащил и "заставил прочесть, буквально ткнув адмирала носом". Подумать только, дело-то кончилось вполне благополучно, даже весьма успешно для писателя, и прошло уже лет 30-40, а Мунблит все не может забыть и успокоиться, землю роет. Но - "адмирал никак не прореагировал". Прошло какое-то время, брат Мунблит опять у адмирала и видит - портрета нет. Он "с чувством глубокого удовлетворения" будто бы сказал:
"- Я вижу, мой рассказ все-таки произвел на вас впечатление.
- Нет, я снял портрет не поэтому.
- А почему же?
- Семен Михайлович утверждал (!), что у него было четыре Георгия, но оказалось, что это липа. Я не счел возможным держать в своем кабинете портрет этого человека".
Поразительно! Ведь если средний брат пылал ненавистью к Буденному и мстил ему спустя лет 40 после его статьи, то младший так же пылает и клевещет, когда прошло уже почти 80 лет. Какая неуемная злобность!.. Нам при нашей русской кротости не понять ее.
И.С. Исаков умер в 1967 году. С.М. Буденный - в 1973-м. Я решил позвонить Мунблиту, но, оказалось, что и он не так давно преставился. Как почти во всех байках и побасенках, что Сарнов рассказывает, в живых остался он один. Тогда, негодуя за клевету на покойного маршала, я раздобыл фотографию Буденного, где он был в 1916 году запечатлен со всеми крестами и медалями, и послал любезному однакашничку по Литературному институту с письмецом, в котором советовал: "Повесь, Беня, у себя этот портретик С.М. Буденного и молись на него ежедневно утром и вечером, как на своего спасителя, и проси у него прощения".
Скажите на милость, можно после такой подлой клеветы литературной штафирки на славного русского маршала верить ей хоть на семишник и уважать хоть на алтын? Даже при том, что перепечатать свое вранье в новой книге, где много перепечаток, брат Бенедикт не решился...
К месту будет добавить, что Буденный получил даже не четыре креста, а пять. Он рассказывает в своих воспоминаниях "Пройденный путь" (М.,1958): "За бой под Бжезинами все солдаты моего взвода были награждены медалями "За храбрость", а меня наградили Георгиевским крестом 4-й степени". А позже, говорит, произошла ссора с вахмистром Хестановым, который "пнул мне в лицо кулаком. Не стерпел я обиды, развернулся и ударил Хестанова. Он упал и долго лежал неподвижно. Солдаты молчали, пока кто-то не предложил свалить вину на коня Испанца".
А дальше произошло вот что:
"Полку приказано было выстроиться в каре. На середину вынесли штандарт. И вдруг я слышу команду:
- Старшему унтер-офицеру Буденному на середину полка галопом, марш!
Адъютант полка зачитал приказ по дивизии, что я подлежу полевому суду и расстрелу.
- Но, учитывая его честную и безупречную службу, решено под суд не отдавать, а ограничиться лишением Георгиевского креста!"
Это, дорогой, посерьезнее, чем твое исключение в Литинституте из комсомола в 47-м году. Никакой вахмистр Хестанов тебе по физиономии не врезал и расстрел тебе не грозил, хоть ты и намекаешь на что-то подобное, да и восстановили вскоре. А сейчас ты сам в роли вахмистра Хестанова, только тот один раз ударил молодого унтер-офицера, а ты без конца плюешь на могилу старого маршала.
Вновь крест 4-й степени Буденный получил на Кавказском фронте в бою за город Ван, во время второго его 3-й взвод 5-го эскадрона 18-го Северского драгунского полка захватил батарею из трех пушек. Георгием 3-й степени Семена Михайловича наградили за участие в нескольких атаках под Менделиджем; 2-й степени - за 22-дневный рейд по тылам противника; наконец, 1-й степени - за ночную разведку, во время которой были взяты в плен шесть турецких солдат. А высокие советские награды были естественным продолжением и развитием этих Георгиевских... А вы-то с Мунблитом сколько пушек захватили, сколько турок в плен взяли? Вы только по тылам советской истории шастаете... Впрочем, возможно, что лгал здесь Мунблит, а Сарнов выступил в роли хранителя и популяризатора грязной лжи. Разделение труда между братьями...
После убийства в сентябре 1911 года русского премьер-министра Столыпина евреем Богровым отец убийцы публично заявил, что гордится сыном, а В. Розанов в декабре 1912 года писал в письме М. Гершензону: "После Столыпина у меня как-то все оборвалось к ним (евреям). Посмел ли бы русский убить Ротшильда или вообще "великого из ихних"?
И вот спустя 90 лет еврей срывает четыре Георгиевских креста с русского героя. И представьте себе, вместо того чтобы встать на защиту национальной чести, ему помогают в подлом русофобском деле русские работники издательства: О. Разуменко, 3. Буттаев, М. Сартаков, Р. Станкова... А посмел бы русский, допустим, сорвать две Золотых Звезды с покойного генерал-полковника танковых войск Давида Абрамовича Драгунского, дескать, дали не по заслугам, посодействовал брат Мехлис и т. п.? Если бы и сыскался такой негодяй, перед ним несокрушимой стеной встали бы те же станковы-сартаковы, разуменко-буттаевы...
После фекальной попытки относительно Буденного и других наших маршалов Сарнов, естественно, попытался проделать то же самое с почетными званиями нашей страны.

"Слово "герой" стало официальным званием: "Герой Советского Союза", "Герой Социалистического Труда". Введение такого звания уже самой процедурой его присвоения предполагало, что героем человека можно назначить".
Да, конечно, можно "назначить", но - после того, как человек совершил нечто героическое. Тут поражает не столько злобность ума, сколько его бедность, полная неспособность к аналогиям и ассоциациям: ведь во всем мире существуют подобные почетные звания! Например, английская королева взяла и назначила супруга Галины Вишневской рыцарем. Она присвоили ему звание "Рыцарь Британской империи". Чего ж Сарнов молчал? Почему не вышел с Мунблитом на Красную площадь с плакатом "Долой назначенных рыцарей!"? Чего молчал, когда звание Героя давали Михаилу Ромму, Сергею Юткевичу или, не так давно, Даниилу Гранину?
Тут же читаем, что звание Героя у нас давалось "далеко не всегда заслуженно". Ну, об этом не тому судить, кто не имеет даже медальки "Восьмисотлетие Москвы". Но, конечно, бывало и так, что незаслуженно. Так где ж этого не бывает! И в Союз писателей, случалось, незаслуженно принимали, и даже на работу в "Пионерскую правду". У Бога всего много...

Существовавшая в царской армии система содержания войск давала офицерам возможность свободно распоряжаться деньгами, которые отпускались на содержание солдат и лошадей. Деньги офицерами пропивались и проигрывались в карты, а солдаты голодали. В Александрдорфе дело дошло до того, что солдатам нашего полка совершенно прекратили приготавливать пищу, а лошадям выдавать фураж.

Помню, как однажды при мне вахмистр эскадрона Бондаренко обратился к ротмистру Крым-Шамхалову-Соколову с просьбой отпустить деньги на питание солдат:

Голодают солдаты, ваше высокоблагородие.

Ротмистр нецензурно выругался, а затем выбросил из кармана три рубля и крикнул:

На, купи им телегу дров, пусть грызут!

Что я мог ответить?

Увидев подходившего к нам Хестанова, я сказал:

Солдаты так и поступили.

Когда нас начнут кормить?

Хестанов резко повернулся ко мне:

Это ты научил своих солдат бунтовать?

Я ответил ему, что бунта тут никакого не вижу:

Людей не кормят, уже больше месяца, и они вправе спросить, почему это происходит.

Хестанов, посинев от злости, закричал:

Был у нас такой конь злого нрава.

Ты видел, как меня ударил Буденный? - обратился к нему Хестанов.

Никак нет, я этого не видел, - ответил Пискунов.